— Конечно, — согласилась она. Любопытно, что именно вас интересует хотя не думаю, что смогу вам чем-то помочь.
— Почему же.
— Я знаю, зачем вы здесь, — пояснила она, и знаю, почему Борис Алексеевич искал вас, надеясь, что вы ему поможете. Он обычно ничего не скрывает от меня.
— Тогда вы можете подсказать нам, кого можно подозревать. Как вы думаете, каким образом документы могли оказаться у постороннего человека?
— Не знаю. Мне кажется, что произошла какая-то ошибка. — Она нахмурилась.
— Дело в том, что в доме никого не было. Мы отпустили нашу прислугу и остались одни. В этот день у нас были моя подруга с мужем, сестра Бориса Алексеевича со своим супругом и секретарь моего мужа. Больше никого. Подозревать кого-то из них мне кажется не совсем правильным. Возможно, документы исчезли не из нашей квартиры. Но в любом случае неприятно, что документы оказались у этого Лисичкина, который опубликовал их со своими комментариями. Не очень честными комментариями…
— Тем не менее, ваш супруг настаивает, что документы исчезли именно из его кабинета, — напомнил Дронго.
— Да, — согласилась она. Но не исключено, что кто-то чужой сумел побывать в его кабинете в наше отсутствие.
— У вас в доме есть охрана, — возразил Дронго, и чужой, который сумел бы к вам проникнуть, наверняка взял бы нечто более существенное. Я не был в вашем доме, но не сомневаюсь, что в квартире есть вещи более ценные, чем эти документы.
Она промолчала.
— Вы всегда так беседуете? — осведомилась она. — Не могу понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно.
Я стараюсь говорить серьезно о несерьезных вещах и несерьезно о серьезных, — пошутил Дронго.
— Но разве я был не прав?
— Правы, — ответила она,
— я об этом долго думала. Но тогда нужно согласиться, что кто - то из наших близких — предатель. А это очень неприятно. И больно, — добавила она после паузы.
— И тем не менее документы были опубликованы, — напомнил Дронго. — Каким-то образом они попали к журналисту.
— Мы тоже об этом думали, — нахмурилась Майя Александровна. — Мне кажется, что это был рок. Журналист получил документы неправедным путем и сам себя наказал. Я человек неверующий, но иногда можно поверить в некий рок, который так страшно наказывает. Журналист погиб, и я думаю, что мы теперь никогда не узнаем, кто передал ему документы.
— Всегда можно определить конкретного исполнителя, если известны все подозреваемые, — возразил Дронго. Это как математическая задача с одним неизвестным.
— С одним? — быстро переспросила она. Понять человека, которого ты знаешь, бывает очень сложно, а прочувствовать и понять незнакомых людей почти невозможно. В вашей математической задаче может быть любая погрешность. Здесь не одно неизвестное, а по меньшей мере шесть неизвестных. Из семи. Я не считаю, разумеется, самого Бориса Алексеевича, который вряд ли стал бы красть документы из собственного кабинета.
— Вы обсуждали с ним эту проблему?
Она удивленно взглянула на Дронго. Посмотрела на молчавшего Вейдеманиса и несколько неуверенно пробормотала:
— Это было бы ненормально, если бы семье не говорили о такой пропаже. Конечно, мы обсуждали это с Борисом Алексеевичем. Ему было очень неприятно, что такое случилось в нашем доме. Как и мне. Но мы никого не подозреваем. В тот день с нами были только самые близкие друзья. Самые близкие люди, — подчеркнула она. — И мы не имеем права кого - то подозревать. Мы решили, что Борис Алексеевич забыл, что не приносил документы домой или унес их вместе с другими на работу.
Лицо Эдгара казалось невозмутимым, но Дронго знал, что его друг нервничает, так как заметил, что тот несколько раз моргнул.
— Он тоже так решил? — переспросил Дронго.
— Мне кажется, да. Во всяком случае, мы с ним больше не возвращались к этому вопросу. И я очень удивилась, когда он сказал мне, что собирается обратиться за помощью к вам. Мне казалось, что после смерти журналиста вопрос был закрыт. Я думаю, что внезапная смерть Лисичкина вызвала у него подозрение, и он решил проверить все еще раз. Я с ним согласилась.
— Он мог поговорить с журналистом до его смерти и попытаться выяснить, кто передал документы, — предположил Дронго.
— Ну что вы, — хозяйка даже чуть усмехнулась. — Неужели вы думаете, что Борис Алексеевич способен на такую низость — перекупить у журналиста имя предателя. Недостойно и грязно. Нет, нет. Он не мог об этом даже подумать.
Вейдеманис моргнул еще несколько раз.
— Было бы правильнее попытаться узнать у журналиста, как к нему попали документы, — возразил Дронго. — Наверное, я бы так и поступил.
— Возможно, — улыбнулась она. — Но вы профессиональный эксперт, а Борис Алексеевич — бизнесмен, который обязан думать о своей репутации. Представляете, что могло бы случиться, если бы он предложил журналисту деньги, чтобы узнать, кто продал документы Лисичкину. Не говоря уже о том, что среди возможных сообщников журналиста мог оказаться близкий нашей семье человек. Неужели вы думаете, что такой опытный человек, как Ратушинский, пошел бы на такой скандал?
Вейдеманис пристально взглянул на Дронго, словно ему было интересно узнать, как отреагирует его напарник.
— Наверное, вы правы, — пробормотал Дронго.
У входа послышались громкие голоса. Очевидно, приехавший хозяин торопился войти в дом. Он что-то громко говорил водителю, на ходу отдавал указания. И через несколько секунд буквально ворвался в гостиную, где сидели его жена и гости.
— Добрый день! — громко приветствовал их Ратушинский.
На нем был темно-синий костюм, белая сорочка. Похоже, он примчался прямо с заседания. Дронго посмотрел на часы. Было около четырех часов дня.
Борис Алексеевич подошел к супруге и поцеловал ей руку. Затем поочередно пожал руки гостям, оглядывая по очереди всех присутствующих. Было видно, что он сильно нервничает. Очевидно, его состояние заметила и Майя Александровна.
— Принести что-нибудь выпить? — спросила она у супруга. — Ты сегодня какой-то запыхавшийся.
— Немного понервничал на работе, — натянуто улыбнулся Ратушинский.
— Я выпью квасу.
Когда хозяйка дома вышла из комнаты, он быстро обратился к Дронго:
— Вы успели ее расспросить?.
— Мы немного поговорили.
— Вы не спрашивали ее о Лисичкине? — уточнил Ратушинский значительно тише.
Вейдеманис нахмурился. Они с Дронго перетянулись. Обоим не понравился вопрос Бориса Алексеевича.
— Она знает, что документы опубликовал Лисичкин, — сказал Дронго.
— Не понимаю, что вас волнует.
— Она не знает, что мы пытались договориться, еще тише сообщил Ратушинский, оглядываясь на дверь.
— И я прошу вас никому не говорить об этом. Лисичкина уже нет, а вам я сказал об этом, чтобы вы поняли мое положение и согласились принять участие в расследовании.
— Поэтому вы так быстро приехали, — понял Дронго. — Вы ведь должны были быть здесь в пять часов.
— Да, — мрачно ответил Борис Алексеевич.
— Я вспомнил, что не успел предупредить вас об этом, поэтому бросил все дела и приехал сюда.
— Мне не нравится ваша забывчивость, — сказал Дронго. — Почему вы скрываете от своей супруги ваши переговоры с Лисичкиным?
— Вы же с ней уже говорили, — ответил Ратушинский.
— Неужели вы ничего не поняли? Она представить себе не может, как можно договариваться с непорядочным человеком. А погибшего журналиста она считала именно таким. Она бы не поняла, зачем мне нужно узнать имя вора.
— Странные у вас отношения с супругой, — вмешался Вейдеманис.
Он сказал эту фразу очень тихо, но Ратушинский его услышал и вздрогнул. Он всегда невольно вздрагивал, когда слышал свистящий шепот молчаливого напарника Дронго.
— Возможно, — повернулся он к Эдгару, но это мое личное дело, что следует рассказывать в семье, а о чем нельзя говорить. Или я ошибаюсь?
В этот момент в гостиную вошла Майя Александровна. Передав стакан мужу, она села на диван.
— Вы о чем-то говорили? — спросила она.