В первые же десять минут он рассказал собравшимся гостям, что картина, которую они сейчас закончили, обошлась в чистые семь, а следующая, которую они запускают, будет по своему охвату настоящей эпопеей, и, дай Бог, чтобы она обошлась в десятку. Деймону потребовалось несколько минут, чтобы сообразить: семь — это семь миллионов, а десятка — десять миллионов.
Когда вошел несколько запоздавший мистер Грей, он выразил свое отношение к сетованиям Крьюа первыми же словами, сказав:
— А, наш Крьюз — Каменная Стена наконец вернулся, чтобы поприветствовать свои ободранные, но верные войска. — И Деймон понял, что ошибся, пригласив на вечеринку этого сценариста. А когда мистер Грей отступил на шаг, чтобы лучше обозреть Крьюза, словно картину в музее, и насмешливым тоном спросил:
— Это что, форма «Парамаунт-пикчерс»? — Деймон почувствовал, что Крьюз никогда больше не позвонит ому, независимо от того, как часто он будет бывать в Нью-Йорке.
И все же вечеринка прошла неплохо; Крьюз пил только содовую воду с лимоном и, поковырявшись в салате и отщипнув ломтик ветчины с тарелки, которую Шейла поставила перед ним, покинул общество раньше всех.
Деймоны на следующий день отбывали в Европу, и друзья, уже побывавшие там, рассказывали о местах, которые нельзя не посетить, а остальные говорили, как они им завидуют, и мистер Грей в завершение своей церемонной речи преподнес Деймону блокнот в кожаной обложке, куда он должен будет заносить свои впечатления от путешествия, а Шейле — таблицу в замшевом футляре, с помощью которой она сможет переводить метры и сантиметры в ярды и дюймы, а иностранную валюту в американские доллары.
Вечеринка закончилась поздно, и Деймон, видя, как мистеру Грею не хочется уходить, в третий раз за вечер налив ему бренди, шепнул: «Посидите еще», прежде чем попрощаться с другими гостями. Шейла пошла в спальню проверить, все ли уложено, а Деймон, взяв себе стул, расположился у края кушетки, на которой сидел мистер Грей.
— Я должен извиниться перед вами. Роджер, — сказал он, — за мое отношение к Крьюзу. Ведь он был вашим гостем.
— Ерунда, — отмахнулся Деймон, — Любой, кто в таком наряде приходит на вечеринку в Нью-Йорке, получает то, чего он заслуживает.
— Я просто не мог сдержаться, — сказал мистер Грей. — Вы же знаете, я ничего не имею против кино, per se [4]. Оно мне даже нравится. Так же я ничего не имею против людей, которые там работают. Но когда я вижу человека, одаренного таким талантом, как у Крьюза, который за десять лет не написал ни одного нормального слова, я мрачнею. Все пошло прахом, друг мой, пошло прахом. Через пашу контору проходили писатели, которым я советовал бросить это занятие, ибо чувствовал, что они будут куда счастливее, обрабатывая чужие материалы и скинув с себя тяжелую ношу творчества. Кроме того, им будут за это платить, а я не могу не считаться с любовью к деньгам, свойственной многим людям, и не имею права бросаться фразами, что, мол, вы должны посвятить свою жизнь только литературе. А были и другие, которым я сам советовал идти в кинематограф делать фильмы, в которых они могут воплотить свой опыт, заработать денег, ибо я знал, что они вернутся и принесут ту работу, для которой и рождены на свет, — Сморщившись, он отпил глоток бренди, — А относительно Крьюза я испытал личное разочарование. Я думал, что он — творение рук моих. Как-то мне довелось увидеть одну его одноактную пьесу, и я вытащил его, и стал уговаривать, что он не драматург, а романист, и я буду платить ему целый год, пока он будет работать над своей первой книгой, и что он один из самых многообещающих молодых людей, что приходили в наш офис. Ну, и что он сейчас? Расфуфыренный петушок, кукарекающий на току. — Рот его искривился в гримасе отвращения, — Ну почему так все получается? В нашей профессии разочарование — единственный товар, который, как мы уверены, может прийти с утренней почтой. — Задумчиво глядя в янтарь догорающих углей в камине, он несколько раз молча приложился к стакану. — Не только в нашей профессии, — горько сказал он. — Вот мой сын, например.
— Что? — удивился Деймон.
Он знал, что мистер Грей был женат, и к тому времени, когда они встретились, много лет был вдовцом, но никогда раньше он не упоминал о своем сыне.
— Мой сын, — повторил мистер Грей, — Он торговец зерном, ведет большие предварительные закупки. Удача пришла к нему во время войны. И после нее. Он ждал, когда цены поползут вверх, потому что пришла пора продавать зерно миллионам голодающих в Европе и Азии. Он был талантливым мальчиком, чуть ли не гением. Он блистал в математике и физике. Он мог быть звездой любого факультета любого университета страны. Он был моим счастьем, которое досталось мне в воздаяние за этот нелепый брак. Он пустил в дело свои таланты как нельзя лучше — крутиться, заключать сделки, осваивая искусство этих фокусов с ценами… Не так давно я прочел, что он один из самых молодых мультимиллионеров в Соединенных Штатах, собственными руками сколотивших свой капитал. С холодным сердцем, как у надсмотрщика в концентрационном лагере. Так было написано в журнале «Таймс».
— Мне никогда не доводилось читать это, — сказал Деймон.
— Я не таскаю статью в кармане, чтобы демонстрировать ее своим друзьям, — слабо улыбнулся мистер Грей.
— Я никогда не знал, что у вас есть сын.
— Мне больно говорить о нем.
— Вы почти ничего не рассказывали и о своей жене. Я считал, что для вас это трудная тема.
— Моя жена умерла молодой, — мистер Грей пожал плечами. — Это не было для меня ужасной потерей. Я был застенчив, она была робка, и она была первой девушкой, которая позволила мне поцеловать ее. Она умерла, как я думаю, от смущения, что вынуждена жить и занимать место на земле. С того дня, как она появилась на свет, в ней не было ни искорки настоящей жизни, у нее была психология рабыни. Мой сын, я верил, станет тем, кто он есть, потому что он смотрел на свою мать и говорил себе, что ни за что не будет таким, как она. И он презирал меня. И в последний раз, когда мы беседовали, он сказал мне, и я слышал презрение в его голосе, когда он говорил мне это, — что если я согласен всю жизнь зарабатывать себе лишь на корку хлеба, он так жить не будет. — Мистер Грей издал короткий смешок. — Ну что ж, я по-прежнему на том же уровне, а он самый молодой мультимиллионер в Америке, который сам себя сделал.
Вздохнув, он отпил бренди и вопросительно взглянул на Деймона.
— Как вы думаете, могу ли я себе позволить еще порцию?
— Конечно, — сказал Деймон, наполняя его стакан.
Склонив голову, мистер Грей стал вдыхать аромат коньяка. Деймону показалось, что он плачет и старается скрыть это.
— Ах, — наконец сказал он, все еще не поднимая головы, — я отнюдь не хотел заставить вас проливать слезы над моей личной жизнью. Старый человек, позднее время, да еще влияние бренди, которого было, пожалуй, многовато… — У него был усталый голос. — Не будете ли вы так любезны, Роджер, принести мой портфель, который я оставил в холле?
Деймон понял, что мистер Грей обратился к нему с этой просьбой, чтобы прийти в себя. Портфель был тяжелым, и Деймон удивился, зачем он взял его с собой на вечеринку.
— А, вот и он, — радостно сказал мистер Грей, когда Деймон вернулся. — Вы его нашли.
Поставив стакан с коньяком на стол, он положил портфель на колени. Обычно он бывал набит рукописями, которые мистер Грей брал с собой, чтобы почитать по вечерам и на уик-энде. Нежно погладив старую кожу и протерев медные застежки, он открыл портфель и вынул из него флакончик с пилюлями. Вытащив одну, он положил ее под язык. Деймон заметил, что его руки со вздувшимися венами и темной кожей слегка подрагивали.
— Коньяк действует мне на сердце, — едва ли не извиняющимся тоном сказал мистер Грей, словно со стороны гостя было невежливо посвящать хозяев в свое недомогание. — Доктора меня предупреждали, но ведь невозможно жить совершенно без пороков. — Голос его внезапно окреп и руки перестали трястись, — Сегодня был прекрасный вечер. И Шейла в своем собственном доме просто ослепительна. Десять лет, а? Господи, куда только улетает время? — Он был свидетелем у них на свадьбе. — Вы так подходите друг другу. Будь я моложе, я бы завидовал вашему браку. И на вашем месте я бы не делал ничего, что могло бы угрожать его благополучию.