Михаил Захаров
Дорамароман
© Михаил Захаров, текст, 2022
© No Kidding Press, издание, оформление. 2022
Денис Ларионов
Путешествие к центру себя
Название книги Михаила Захарова составлено из наименований двух жанров, один из которых соответствует популярному в Восточной Азии телевизионному мелодраматическому формату, а другой указывает на самый главный жанр европейской литературы, невозможный без последовательного изменения сущности героя во времени и пространстве. Жанровое удвоение принципиально еще и потому, что удерживает важную для автора-героя книги тему двойной vs. мерцающей идентичности, которая словно бы предопределяется еще до рождения, в момент встречи его мамы и отца, затем навсегда отбывшего в Южную Корею. Флюидность коренится в биографии и явно затрагивает глубокие слои самоощущения, которые показывают себя не только через достаточно сдержанные автобиографические пассажи, но, главным образом, через эмблематические образы современного мира и в сценах из фильмов любимых (или лучше сказать — необходимых) режиссеров: Хон Сан-су, Тодд Хейнс, Клер Дени, Оливье Ассайас и др. Дени и Ассайас, герои которых пребывают в холодном междумирье (реальное-виртуальное, женское-мужское, повседневное-потустороннее, etc.), играют здесь особую роль, и пространное эссе об этих режиссерах — одно из кульминационных мест в книге.
Пришедшая из кинематографа свобода воображения позволяет Михаилу Захарову расширить рамку квир-письма на русском языке, не особенно оглядываясь на великие образцы прошлого: кажется, на эту книгу в большей степени повлиял Грегг Араки и гендерная теория, чем Евгений Харитонов или Александр Ильянен (которых тоже не будем списывать со счетов, так как капризная ильяненовская меланхолия нет-нет да и проглянет в «Дорамаромане»). Важно и то, что почти все квир-авторы склонны изымать себя из культурной экономии мира straight, стремясь к эмоциональному и, в конечном счете, политическому и экономическому сепаратизму, тогда как Захаров стремится попасть в самую сердцевину мира верифицируемых образов, переписывая интересный ему сегмент современной культуры на свой лад. Возможно, кто-то упрекнет Захарова в том, что образы масскульта — слишком предсказуемая защита от разбегающегося в разные стороны гетерогенного мира, но в книге, на мой взгляд, уже присутствует ответ на возможные обвинения в схоластике и эскалации масскульта: «Я сквозь слезы говорю ему, что живу историями, рассказываю их и питаюсь ими, делюсь собой и требую того же взамен».
Довольно стремительная смена тем и мизансцен вкупе с настойчивым самонаблюдением подтверждает точность выбранного названия. Но все-таки книга не сводится только к жанровым наименованиям. Начинаясь с объективистского, написанного почти в стилистике отчета (и в то же время пронзительного, задающего настроение всему тексту) автобиографического пассажа, книга довольно быстро приобретает калейдоскопическое разнообразие, соединяя в себе и подробные описания геймера, и культурологическую медитацию синефила, и аррогантную исповедь уязвленного возлюбленного. Автор-герой стремится синхронизировать себя с миром, где прошлому-настоящему-будущему безоговорочно отказано в линейности. Склеивая фрагменты мира в калейдоскопическое целое, Захаров обнаруживает зазор, который заполняется внимательно препарированными визуальными образами.
Как нетрудно догадаться, подобное отношение ко времени и сознанию сформировано миром тотальной репрезентации, давно уже приобретшей интерактивный характер: первой ласточкой этого состояния был кинематограф, интерес к которому проходит через всю книгу Захарова. Впрочем, слова «интерес» тут недостаточно. Скорее, кино служит наваждением или, по меньшей мере, фоном, на котором разворачивается драма склонных к одиночеству людей и предметов. Здесь можно вновь вспомнить столь интересующих Захарова Дени и Ассайаса, которые особенно чувствительны к атмосфере — вплоть до температуры — внутри кинопроизведения, которая всегда ненавязчиво совпадает с Zeitgeist. Оставаясь погруженным в свои обстоятельства, «саморефлексивный, но не мастурбаторный» автор-герой книги в то же время оказывается наблюдателем едва различимых изменений социального ландшафта, за которыми ощущаются более обширные сдвиги в культуре, уже не имеющей национальных и географических границ.
Благодарности
Я закончил «Дорамароман» в 22 года. Сейчас я бы не только написал эту книгу совершенно иначе, но и повел бы себя по-другому в описанных ситуациях (и как минимум не стал бы осуждать кого-то за употребление рекреационных наркотиков). В основе книги, помимо прочего, лежала цель показать различные стороны российского гей-сообщества в определенный промежуток времени без какого-либо предубеждения, поэтому мне в первую очередь хотелось бы принести извинения тем, кто считает, что представлен в этой книге недолжным образом.