Май 2014. За неделю до последнего учебного дня я прихожу сдать биологию; на вопрос преподавательницы, куда я поступаю, я отвечаю: «Во ВГИК, но меня интересует не только кино», и рассказываю ей о людях, которые называют себя перформерами и используют свое тело ненадлежащим образом. Вечером перед последним учебным днем я белой краской наношу на черную футболку надпись I Have No Mouth and I Must Scream и оставляю сушиться. Утром в последний учебный день, объявленный днем непослушания, я крест-накрест заклеиваю рот черной изолентой, надеваю футболку, черные брюки, черные кеды и отправляюсь в школу. Я не отвечаю на занятиях (учителя уже не могут причинить мне вреда, потому что оценки выставлены в ведомости) и не реагирую на приветствия (я и так представляю собой чистый текст, понятный даже тем, кто не знает английского). Пока выпускники и выпускницы в гавайских рубашках и купальниках поливают друг друга из водяных пистолетов, я передвигаюсь по школе, ловя на себе взгляды — уничижающие, возмущенные, восхищенные. Никто ничего не предпринимает, никто не останавливает меня, никто не просит меня снять изоленту. В Смоленске у меня никогда не было рта — чтобы кричать (в провинциальном городе мой голос никому не был нужен), чтобы целоваться (аккуратная школьная форма сделала меня фригидным), чтобы получать отметки, которые заслуживаю, а не которые мне хотят выставить. Когда на вручение диплома я выхожу с заклеенным ртом, директриса тихо произносит: «Даже спасибо не сказал».
IX
Как и во многих других работах Мура, в «Прометее» мир заканчивается. Отец Прометеи создал бомбу замедленного действия: его дочь — эманация Вавилонской блудницы, ее цель — покончить со вселенной. Но как и с любой страницей, панелью, облачком, у Мура всё не так просто. Апокалипсис — это метафора, так же как чаша является метафорой женщины, меч — метафорой разума, а струящаяся ртуть — метафорой языка; Гермес и есть человеческая коммуникация, Афродита и есть любовь. Почти все мифологии являются аллегориями алхимического процесса — алхимия прячет свои секреты за мифами. Перечитывая «Прометею» в третий раз во время написания этого текста, я осознал Апокалипсис как метафору конца постмодернистской эстетики, одним из корифеев которой когда-то был Мур.
Софи представляет собой идеал академической зануды в эпоху, когда люди поклоняются причудливым, вымученным божкам: ее лучшая подруга Стейси Вандервир (постоянно путает Прометею с «Проститутией», «Простетикой», «Про-лайфией» и т. д.) пишет курсовую про «Хнычущую Гориллу» — поп-культурную икону, чьи душераздирающие перлы из массового бессознательного типа «Мы слишком многого ожидаем от Джорджа Лукаса» или «Я люблю кантри, эта музыка говорит правду» развешаны по всему Нью-Йорку (когда Софи впервые попадает в Имматерию, она встречается с Хнычущей Гориллой и даже на некоторое время попадает под ее влияние, пока, придя в себя, не дает ей по морде). Главный антагонист серии — Разрисованная Кукла, бездушный андроид с белым клоунским лицом, запрограммированный на убийство и не имеющий команды «Стоп», такой же идеальный симулякр, как Джокер в «Убийственной шутке». Софи подхвачена информационным потоком: на завтрак ее ожидают хлопья с фигурками всадников Апокалипсиса внутри («Собери их всех!»), в течение дня — поток диких новостей о новом мэре Нью-Йорка с множественными (около сорока) личностями, а вечером — концерт британской постпанк-группы The Limp, в которой вполне мог бы солировать Пит Доэрти, с текстами вроде «И в те одинокие пубертатные ночи / Я рыдал в украденные у тебя колготки» и главным хитом «Разбей меня, как яйцо (Фаберже)».
Мур намеренно создает эти наивные, удручающие декорации материального мира, чтобы произвести еще больший эффект своей Имматерией. Он проводит информационную детоксикацию и возвращает материальному миру невинность и удивительность открытия. Мур нарушает герметичность текста, чтобы читатель не забывал, что вовлечен в активный процесс взаимообмена (Мур и Джей Эйч Уильямс III появляются дважды — в качестве камео в четырнадцатом выпуске и полноценно в тридцатом). Он окончательно разрушает границы между медиумом комиксов (Имматерией) и реальностью, размывая субъектно-объектные отношения. Взлом четвертой стены исключает наличие безопасной среды, где читатель мог бы отсидеться, равнодушно посмеиваясь над очередной шуткой или подмечая очередную отсылку. Вместо этого он всегда уязвим перед текстом: Мур создает нарратив, возвращающий информации ценность, а ее получению — азарт; нарратив постоянно изматывает героиню и читателя, пока они не окажутся один на один в месте, где рассказываются все истории — в кресле у камина.