Прибегая к хитроумным неологизмам (шифроигры, экранотрясение), она давала характеристики виртуальной реальности, еще не успевшей стать частью российской повседневности. Ей удалось подчинить собственной логике произведения великого прошлого, высокой культуры, хорошего вкуса и осуществить возгонку символического капитала вокруг еще ничего не значащих видеоигр, вдребезги разрушив противопоставление признанного и не имеющего голоса. Она умудрялась ввернуть отсылку к Джойсу, говоря о серии игр для взрослых про альфонса Ларри Лаффера[20], создавала стилизованные фальшивки текстов знаменитых мужчин (Бодлера, Кэрролла, Монтеня, По), прославляющих компьютерную мышь[21], и использовала видеоигровую терминологию, чтобы описывать литературные произведения, ставшие классикой[22].
Маша интересовалась различными экспериментальными стратегиями письма, пользовалась интонационным разнообразием, прибегала к самым разным жанрам: эпистолярному, дневниковому, заметочному. Ее письмо порой было абсолютно психотическим и мятежным[23]. В одном из своих лучших текстов, посвященном видеоигре In Memoriam, где необходимо искать серийного убийцу, организуя сложную систему взаимосвязей между реальными и фиктивными сайтами, созданными специально для видеоигры, Маша отказалась от знаков препинания и писала капслоком или чередуя строчные и заглавные буквы, имитируя конвульсивный слог маньяка, который использует при составлении письма вырезанные из газеты буквы. Маша могла, как это было в рецензии на Still Life, просто оборвать повествование на полусло[24]
Любимым жанром Маши были детективные истории: криминальные драмы о сложных отношениях между силами закона и преступником; детективы о сыщиках с противоречивым характером; триллеры, в которых внимание смещено с героев на невероятно хитроумную загадку, а также нагнетание саспенса. Обилие смерти в Машиных текстах сразу бросалось в глаза[25]: «Мор», Memento Mori, Post Mortem, бесконечные игры по мотивам Лавкрафта[26] (или так или иначе вдохновленные его творчеством), игры об оккультистах, друидах, тамплиерах. Подобно частному сыщику, она отыскивала в играх всевозможные цитаты[27] и сама плела паутину из аллюзий[28]. Контрапунктом интеллектуальной прожорливости выступала невинность: она прибегала к словам с уменьшительно-ласкательными суффиксами («маленький сумасшедший домик») и часто пользовалась словам «игрушенция», «безделушка».
Пользуясь сплéтенной интонацией, а иногда и бесстыжими приемами желтой прессы, Маша добивалась удивительного эффекта: всегда оставаясь требовательными по отношению к читателю, ее тексты никогда не были высоколобыми. От них мог получать удовольствие любой, даже тот, кто не понимал всех внутренних шуток. Она никогда не сюсюкала с публикой, но и не позволяла себе над ней издеваться. Часто Маша уже в рецензии могла помочь советом в решении особенно сложной головоломки (что было логично в начале 2000-х, когда интернет был далеко не у всех) или легонько проспойлерить игру, поместив в заголовок аллюзию (статья о первой части Black Mirror носит название «Кто подставил Роджера Экройда?»[29]). Она демонстрировала блестящее знание игр и могла описать все концовки Silent Hill или все способы, которыми мог умереть главный герой Shadow of Destiny. Она могла просто обратиться к читателю (иногда к конкретному, который адресовал ей письмо), и эта апелляция — непосредственная, полная солидарности, как будто между Машей и ее публикой отсутствовал посредник в виде журнала, — привлекала меня.
Задолго до того, как в России появилась дисциплина game studies, Маша отчетливо понимала медиум-специфичность квестов: «литературней, чем кино, и кинематографичнее, чем литература», квесты занимали вакантное пограничное пространство, столь необходимое для встряски представлений о том, на что способны истории. Иногда Маша даже предлагала способы, с помощью которых игры могли критически осмыслить собственный медиум и стать истинными играми, а не интерактивными отпочкованиями[30]. Маша была теоретиком, знатоком, сплетницей, игроведом, но в целом обыкновенной, без суперсил, девушкой; однако она вела двойную жизнь. Несмотря на чрезвычайно доверительную, сообщническую интонацию по отношению к читателю, Маша никогда не выбалтывала сведений о себе. В ее первых текстах возникают биографические детали и даже есть намек на семью (возникают, например, ее отец и бабушка, 12.99), но больше о ней ничего не известно. Спустя много лет, когда я узнал о тайне, которую скрывала Маша, я понял, насколько неспроста одной из ее любимых, многократно упоминаемых книг был выдающийся роман о краже идентичности[31].
20
Вероятно, ни один бог игры не подбирал названия своих произведений с такой же тщательностью, как Эл Лоуи. Прежде чем стать Love for Sail, Larry 7 сменил тридцать шесть позывных. Донести до русского уха смысловую глубину любого из них смог бы разве что переводчик «Поминок по Финнегану» (1.01).
22
Вам никогда не приходило в голову взглянуть на Пуаро и мисс Марпл как на персонажей, общающихся с окружающим миром посредством осторожного мышеклика? Им присуща крайне характерная для главных героев квестов отстраненность. Их не назовешь холодными — в диалогах дилетанты демонстрируют все положенные человеческие реакции… Но вы почти слышите щелчок левой клавиши, когда мисс Марпл выбирает ту или иную ветку диалога. Даже с чисто стилистической точки зрения описаниям Агаты присуща методичность пиксельхантинга. (Там же.)
23
Есть какая то непостижимая магия в словах, особенно тех, что пришли из ископаемых времен. Есть какой то жуткий, не поддающийся науке и здравому смыслу мистицизм в цифрах, особенно касаемо круглых или кратных пяти дат. Есть какая то неуловимая, но строгая закономерность в именах и фамилиях, особенно в аббревиатурном написании. Есть, наконец, какой то жесткий диктат знаков Зодиака и расположения планет, особенно в периоды неспокойного Солнца… (12.99).
25
Кинотеатр был создан для того, чтобы демонстрировать триллеры. Уверена, в полной, не порезанной цензурой версии культового фильма братьев Люмьер неизвестные злоумышленники из толпы на вокзале сталкивали кого-нибудь на рельсы. Кинотеатр — пограничная зона страха (1.00).
26
Лавкрафт считал пятьдесят тысяч слов «Истории Декстера Чарльза Варда» творением недостойным и так и не опубликовал повесть при жизни. Я читала ее не менее шести раз и не более шестидесяти: снова и снова меня поражала ее особая структура, система иносказаний, намеков, ведущих к мастерской развязке — литературной мине замедленного действия, гениально заготовленной с первой же фразы, с первой страницы (7.01).
27
Думаете, руководителя исследовательской группы просто так зовут Уильямом Бэнксом? Это продукт внутрижанрового скрещивания Уильяма Гибсона, автора «Нейроманта», и Йена Бэнкса, автора «Осиной фабрики»… Почему именно их? Да потому что Гибсон написал «Трилогию Моста», а Бэнкс — роман «Мост»… (10.04).
28
Квест-мутант: полигональные объекты вплавлены в традиционную недотрехмерную перспективу, точно электроды в шею Бориса Карлоффа (4.04).
30
«Мор» прекрасно смотрелся бы в любой другой медии: обернись игра книжкой, радио-пьесой, фильмом или телевизионным сериалом, она напрямую воздействовала бы на воображение и не требовала взамен никаких действий. Да что там, из «Мора» получилась бы первоклассная настольная игра. Там полегче с абстракциями, скромным игровым пространством и странными правилами (8.05).
31
«Америка, как в тумане. Нью-Йорк, как в тумане» (аллюзия на «Талантливого мистера Рипли» в рецензии на «Сибирь», 8.02).