5. буржуа не буржуа
I
Сентябрь 2014. Я знакомлюсь с ним вскоре после переезда в Москву. Все прочат нам отношения (нас часто путают), но мы как будто договариваемся между собой, что никаких отношений между нами быть не может. Он танцует как нечто среднее между труппой Дягилева и Джанет Джексон и немыслимо, в невообразимой степени гомосексуален. Поначалу я не могу встроить его ни в одну систему и по-гомофобному к нему холоден. Его любимые фильмы («Капризное облако», «Блондинка в законе», Ульрих Зайдль) я анализирую как медицинскую карту. Он постоянно держится в стороне («бережет себя для Франсуа Сагата»). Мне нравятся The Jesus and Mary Chain, потому что они звучат в «Трудностях перевода», а ему они нравятся, потому что звучат у Грегга Араки.
В общей компании у нас спрашивают, кто в гомосексуальном сексе занимает активную позицию. Будучи неосведомленным и находясь на доисторическом уровне сексуальной политики, я отвечаю, что тот, у кого член больше. Я постоянно всё упрощаю и чувствую себя идиотом, недостаточно геем (до этого, живя в провинции, я всё время чувствовал себя слишком гомосексуальным). Он презирает меня за гетеронормативность; я завидую его квирности, которой никогда не достигну.
Декабрь 2014. На эскалаторе, спускающемся в метро, меня из-за легкого подпития охватывает приступ паники, и я убегаю от него. Все те актерские недостатки, которые я так порицал, когда видел на экране (барочная жестикуляция, дергающаяся мимика, голос, ходящий синусоидой), оказались прочно укоренены в моем теле. Я всему учусь по фильмам — в том числе как любить и как выражать чувства.
Январь 2015. Мы напиваемся в компании во время игры в правду или действие. Когда в ответ на «действие» одна из подруг командует нам поцеловаться, всё заходит слишком далеко. Мы падаем под новогоднюю елку, и он держит меня, будто наступает конец света, а наутро говорит, что такое просто случается. Я хочу приручить его, одомашнить, сделать своим. Он первый, кто отвечает мне намеком на взаимность, и я чувствую к нему слишком много.
II
Февраль 2015. Во время каникул я приезжаю в Подмосковье на дачу нашей общей знакомой и ложусь спать с мыслью, что отвлекусь от него. Я стараюсь думать о том, как он некрасив — с сиплым, преждевременно прокуренным голосом, растрепанными волосами, хронически простуженным носом. «По крайней мере, его здесь нет, — думаю я, — и всё не так плохо». Всё становится плохо, когда на следующий день он звонит в обед и сообщает нам, что едет на дачу. Он прибывает с помпой, запостив селфи в заснеженной темной чаще и опоздав на пару часов. Я встречаю его у ворот. Подойдя к дому, мы интуитивно разделяемся — он отправляется на кухню нарезать овощи, я остаюсь на улице жарить мясо.
На даче мы смотрим мой любимый фильм: — «Маг-нолию» Пола Томаса Андерсона.
Антагонистом в фильме Андерсона, как и в случае с вдохновившей его знаменитой «Телесетью» Сидни Люмета, выступает не конкретный персонаж, а связующее звено между персонажами — кишка телевизионной студии, где недопустимо любое проявление человечности.
Каждый из героев исполняет определенную роль: тело вундеркинда Стэнли в буквальном смысле вмонтировано в финансовый поток, а от его рабочего перформанса («милый мальчик», «кукла») зависит выигрыш команды. Источающий тестостерон лайф-коуч Фрэнк пользуется псевдонимом и, как и Стэнли, разыгрывает роль, которую от него требуют зрители. Ведущий детской передачи Джимми скрывает наличие любовницы и абьюзивные отношения с собственной дочерью, наркоманкой Клаудией. Полицейский Джим представляет себя в телесериале про крутых копов. Продюсер Эрл и его жена Линда изменяют друг другу и живут в фальшивом браке. Персонажи целиком погружены в себя и свою роль, пока не вмешивается внешний фактор: полицейский сталкивается с преступником и теряет табельное оружие; рак разрушает изнутри продюсера и телеведущего; вундеркинд писается в прямом эфире; наркозависимая встречает полицейского; репортер застает лайф-коуча врасплох неудобными вопросами; всех накрывает дождем из лягушек. Под трели викторины, под песни с радио подложена тревожная музыка.
У Клаудии всегда работает телевизор — дождь из лягушек она видит в его отражении, когда телевизор наконец-то выключен; в финале Джимми промахивается и вместо своего виска стреляет в телевизионный экран. «Магнолия» до сих пор не потеряла своей актуальности как манифест (а иначе как манифест монологи героев воспринимать невозможно) «истерического» реализма, но именно финал, приподнимающий зрителя над землей, оказывается самым уязвимым местом фильма. Клаудия и Джим — абсолютно киношная пара, невозможная в реальной жизни (миф о любви «как в кино» упрочняется в строчках певицы Эйми Манн: «Ты облучил меня, как радий, / ты прилетел спасти меня, / как Питер Пэн или Супермен»). Демифологизировать эта пару проще простого: достаточно представить их — кокаиновую наркозависимую и религиозного полицейского — вместе. Единственный, кто осознает, что он персонаж фильма, — это Фил, медбрат Эрла: во время судьбоносного телефонного звонка он говорит, что такие сцены обычно происходят только в кино.