я верю, что секс-индустрия может стать отличной основой для старта любой другой карьеры, но я бы все-таки хотел стать успешным не благодаря вебкам-моделингу. это лишь временный этап в моей жизни. ну, я надеюсь
Я забегаю в лифт торгового центра и жму «вниз». Мужчина, стоящий рядом, отталкивает меня и долбит по кнопке «вверх», но лифт повинуется мне. Мое лицо против воли расплывается в улыбке, пока мужчина шипит:
— Узкоглазый пидорас нажал вниз!
Жена одергивает его за рукав и шепчет:
— Чего ты ругаешься, может, он по-русски не говорит.
— Говорит, я же вижу!
Я выхожу из лифта и продолжаю улыбаться.
Мне предлагает сотрудничество известный молодой фотограф. Я говорю ему, что располагаю карт-бланшем в МНИ в рамках коммунальных мастерских, и предлагаю выставиться с фотосерией.
будучи наполовину корейцем в этой стране, я часто подвергался оскорблениям на расовой почве, причем меня всегда называли таджиком, узбеком, чуркой — как угодно, но не корейцем (на корейца я бы не обиделся — ведь это действительно так). весь азиатский мир сливается в восприятии расистов в сплошную плохо различимую массу, как контрафактный товар на развале. суть проекта проста: нужно сделать модную съемку на манер dazed или i-d в одежде с эмигрантского рынка. за счет стилизации поддельная одежда не только придаст мне видимость, но и заставит всех по-новому посмотреть на место, к которому многие относятся с брезгливостью.
Мы отправляемся на рынок, где пытаемся договориться о съемке, но людей, которые десятилетиями зарабатывают тем, что облапошивают покупателей, невозможно увещевать. Продавцы принимают нас за работников налоговой службы или госслужащих. Сарафанное радио нас опережает, и когда мы переходим в очередной бокс, продавцы уже осведомлены о нас. Мы притворяемся оптовыми покупателями — нам возражают, что те обычно приходят с айфонами, а не с монструозной цифровой камерой; говорим, что делаем проект для университета — и нас отсылают в масс-маркет. Я выношу из ситуации важный антропологический урок: нельзя проблематизировать место, не поинтересовавшись сперва, нужно ли это его обитателям.
Одногруппница приглашает меня в итальянский ресторан, где искусство, как следует из анонса, пытаются сделать «ближе к людям». Мы приезжаем на Петроградку, пьем дармовое шампанское, и я добросовестно пытаюсь рассмотреть экспликации, но с трудом вижу даже сами картины — за столами у стен рассажены гости. Мы топчемся на месте минут пятнадцать, пока ждем официанта, обещавшего занять нам стол; за это время я выпиваю два бокала. Поняв, что ловить здесь больше нечего, мы уходим в рюмочную неподалеку.
Наша группа отправляется на выездное занятие в американское генконсульство. Там в плохо проветриваемом помещении, под завязку забитом петербургской арт-тусовкой, нам показывают американский видеоарт, вдохновленный Россией (белые лошади, черные квадраты и Седьмая симфония Шостаковича). Выбравшись на второй этаж, мы ежимся от кондиционера и пьем охлажденное красное и белое. Наливают сотрудники генконсульства, не говорящие по-русски. Петербургские фрики рассыпаются в благодарностях, сотрудники недоуменно кивают, культурный диалог никак не завязывается. Разодетые в пух и прах, мы позируем для фотографа, а потом под шумок забираемся в кабинет генконсула, чтобы сделать там фото. В здании установлена прослушка — от осознания этого факта мне почему-то становится еще смешнее, и я начинаю вести себя как свинья. Одногруппница, пригласившая меня в итальянский ресторан, смотрит на меня со смесью жалости (оборванец) и укора (идиот), видимо, окончательно потеряв в меня веру.
На вопрос о том, где я буду ночевать на следующей неделе, я отвечаю своей матери, что есть два варианта, оба из которых ей вряд ли понравятся: художница на спидах на Василеостровской и художница на барбитуратах на Звенигородской. В итоге благодаря знакомству я получаю работу в независимом книжном в шаговой доступности от Звенигородской.
В первый же вечер в магазин залетает девушка, проводит ладонью по корешкам, вытаскивает книгу и целует ее. На мой вопрос, собирается ли она ее покупать или будет только с ней целоваться, девушка отвечает, что обживается. Я советую ей обжить другое место, на что она полным обиды голосом спрашивает: «Это что-то личное, да?» — и скрывается в ночи.
Единственным способом (единственной художественной стратегией) обжить Петербург (так сильно, если задуматься, похожий на меня в смысле проблемной идентификации) оказалось не исследовать его, а уехать оттуда.