— Нет.
— «Нет» в смысле «нет» или «нет» в смысле «да»? — спрашиваю я.
И тогда, повернувшись ко мне, безупречный в своей накрахмаленной рубашке, он невозмутимо отвечает:
— Мне нравятся мужчины.
Я предлагаю найти ему парня среди знакомых геев, и спрашиваю, какие мужчины ему нравятся.
Он отвечает:
— Азиаты. Особенно корейцы. Мне нравятся корейцы, как ты.
Я наблюдаю этот момент со стороны на общем плане своей специально встроенной камерой: белый подкачанный гик и кореец-твинк (#interracial) сидят среди бушующих футбольных фанатов, едва соприкоснувшись коленями, и обмениваются отрепетированными фразами. Я допиваю пиво, ставлю бокал на стойку и делаю то, что у меня получается лучше всего:
— Хорошо. Я поищу тебе корейца среди своих знакомых.
Мы говорим еще немного, а потом, когда в пабе становится совсем невыносимо, выходим наружу. Я знаю, что сейчас он уйдет, ведь утром наверняка нужно помочь на даче (на улице минус пятнадцать), но он не уходит — вместо этого мы еще час гуляем по пустому парку (я могу убить его в любой момент, и никто не узнает, какой камень я для него выбрал) и обсуждаем свое отрочество и свои семьи (я узнаю о его происхождении: родители-медики). Мы по очереди фотографируем друг друга на фоне уродливой стелы «Я 
Смоленск». Оба фото сделаны на его телефон, и у меня вновь нет ни одной фотографии с ним.
После всего, что было сказано за вечер, я решаю играть как бог на душу положит и задаю ему самые странные вопросы. Я спрашиваю, нет ли у него проблем с эмпатией, на что он отвечает, что часто плачет на фильмах.
— Мы с родителями сходили на новый фильм братьев Коэн, — говорит он.
— Ты серьезно, — ржу я, — из той семьи, что вместе ходит в кино? У тебя совсем нет друзей?
И в этот момент, когда мне кажется, что наши отношения не могут стать двусмысленнее, он спрашивает, видел ли я «Кэрол».
Рождество. В универмаг заходит красивая блондинка за сорок в дорогой одежде (Кейт Бланшетт). Всех говорящих кукол раскупили, и блондинка (ее зовут Кэрол), полагаясь на рекомендацию продавщицы-брюнетки (Руни Мара), покупает дочке в подарок игрушечную железную дорогу. Женщина похвалит дурацкий рождественский колпак продавщицы (ее зовут Терез) и уйдет, но забудет на прилавке перчатки, и уже ничто — ни то, что у женщины есть муж, а бойфренд продавщицы зовет ее замуж, ни двадцатилетняя разница в возрасте, ни пропасть в доходах, манерах и интересах, ни то, что действие происходит в пятидесятые годы прошлого века, — не остановит бега двух пар туфель от нелюбви навстречу друг другу.
Как и «Жизнь Адель», «Кэрол» посвящена взаимодействию и неизбежному противостоянию двух классов. Героини несколько раз поменяются ролями охотника и жертвы, но финальная сцена расставит всё по местам. Хейнс начинает фильм с кадра витой решетки и заканчивает его в равной степени непроницаемым лицом Бланшетт, которая в самой поразительной для своей карьеры роли не делает ничего принципиально нового, а лишь утилизирует набор олдскульных приемов голливудской кинодивы — говорит глубоким голосом и улыбается. Кэрол могла оставить перчатки намеренно, а могла и забыть, что в конечном счете не имеет никакого значения, потому что вне зависимости от того, много или мало мы знаем о ее персонаже, лицо Бланшетт менее энигматичным не становится.
Смотреть «Кэрол» — всё равно что листать хрустящее выцветшее букинистическое издание: красиво плывут ар-деко-интерьеры под легато симфонического оркестра, красиво курит деспотичная и уязвимая Кэрол, по степени грациозности соперничающая с животным, из меха которого сделан воротник ее шубы, красивые фотокарточки делает Терез. В фильме почти нет слоумо, хотя спустя несколько просмотров сцены крутятся в голове в мучительной замедленной проекции, как знаменитые походы за вермишелью в другой великой истории взглядов украдкой и касаний в темноте, «Любовном настроении» Вонга Карвая. С фабульной точки зрения «Кэрол» — самая простая, а с кинематографической — самая сложная любовная история года: Хейнс снимает женщин через стекла, тела и дверные проемы, всё сильнее замыливая оптику и создавая удушливую, репрессивную атмосферу; но даже несмотря на отсутствие физических препятствий, в финальной сцене останется последнее — посерьезнее осязаемых — препятствие социальной стигмы.
Я отвечаю, что видел фильм, но хочу пересмотреть его на большом экране, и мы договариваемся вместе сходить на «Кэрол» в Москве. Он не может найти мелочь на проезд (нет наличных, только карта). Полезный и всегда на подхвате, я даю ему 18 рублей. На прощание он улыбается и говорит: «Спасибо, люблю тебя».