Мы благополучно пропускаем последний автобус, заходим от нечего делать в церковь, где с разной степенью неистовства молятся деревенские женщины в сверкающих от снега шубах, и в магазинчик, где пытаемся найти помощь, а вместо этого находим подвешенную на крюках рыбину с заоблачным ценником («Found object», — шутит Ира). Обратно мы решаем выдвинуться автостопом, пока не стемнело, и выходим на трассу. «Смотри, вон чувак из Белы Тарра», — тычет Ира в фигурку мужика, бредущего по заснеженному пути. Мы стопим несколько машин, и, по прошествии получаса, с четвертого или пятого раза, садимся на хвост здоровяку, направляющемуся в Пензу.
это не шутка, мы встретились в маршрутке
Режиссеры отказываются садиться на роковой утренний экспресс «Пенза — Самара», а мы опаздываем на него на пять минут из-за таксиста, задержавшегося на предыдущем заказе. Слишком сонные, чтобы злиться, мы покупаем пирожки и ждем автобус до Тольятти, чтобы выехать оттуда на маршрутке до Самары. Я читаю рассказ Рэймонда Карвера «Купе» про американца, направляющегося через Европу в Страсбург, чтобы воссоединиться с сыном, которого он не видел много лет. По прибытии на станцию он боится выйти из купе, а потом, когда поезд трогается с места, выходит в коридор размять ноги. Поезд трясется, мужчина возвращается в купе, но это уже не его купе — то, в котором он ехал, отстегнули.
На Кузнецком автовокзале продаются предметы первой необходимости: диваны и натяжные потолки. Мы почти приземляемся на один из диванов, но предохранительный знак сообщает, что садиться на диваны с кофе и булочками запрещено. Мы смотрим на свой кофе и свои булочки, разворачиваемся и идем в местное кафе. Там за соседним столиком женщина довольно развязно общается по телефону: «Проклятый семьянин, я пыталась его соблазнить». Мы хихикаем, но я не могу не понять эту женщину.
Вернувшись в автобус, я начинаю думать обо всех мужчинах, которые меня бросили, мужчинах, которым я никогда не нравился или не мог понравиться, — об очаровательных социопатах, отмежеванных от меня расой, классом и сексуальной политикой. Из-за этого мне становится противно, а потом я начинаю еще больше винить себя за то, что заморачиваюсь из-за глупостей, когда нужно менять мир и перекраивать оппозицию «периферия — центр». Находясь в транзитном состоянии между городами и даже целыми культурами (блатняк по радио, перебивающий Fleetwood Mac в наушниках), я мучаюсь сомнениями — кому всё это нужно? Что теперь делать, потеряв по дороге всех режиссеров? Как работать дальше? Ведь я не получу от этой поездки ни копейки — мы пролетели со всеми грантами и делали «Окраину» на чистом энтузиазме.
Под шансонье, какого-то русского Синатру, автобус проезжает мимо Куйбышевского водохранилища, и, пока не видит Ира, я тихо плачу.
вы это, со «дном» поосторожнее, вам еще вечером работать
Мы прибываем в Самару почти за полночь, доползаем до квартиры Ириной знакомой театроведки, недавно поправившейся от таинственного поволжского вируса, и ложимся спать.
Пробудившись первого марта, я чувствую в костях весну. До вечернего показа мы гуляем по искрящейся самарской набережной, дивимся памятнику Буратино и не менее странному памятнику Чапаеву, восхищаемся местным Герхардом Рихтером, искалякавшим крупными пятнами краски плакаты с изображениями советской действительности, и пьем лучшее в мире пиво в достопримечательной пивнушке «На дне». «Окраину» мы демонстрируем в старейшем кинотеатре города, «Художественном». В его проекционной, сообщает нам будничным тоном одна из сотрудниц, по ночам бродит призрак купчихи. «Путешествие» — хороший фильтр для аудитории: из зала выходит около десяти человек, в том числе дамы в крокодиловых сапогах, сидевшие на первом ряду и хихикавшие над моим выступлением, где прозвучали слова «гомосексуальность», «Олег Сенцов» и «пограничное кино».
Продолжает программу полнометражный фильм «Огонь» (2016). Среди источников вдохновения режиссера Нади Захаровой — мастера черно-белого изображения Ингмар Бергман, Бела Тарр, Форуг Фаррохзад, Франческа Вудман. Захарова тоже метит в зазор между тьмой и светом: камера вглядывается в простые лица, которые по рассмотрении оказываются непрозрачными, в животных, в природу, ищет огонь в земле, в людях, в солнце. По своей эстетике, идейному содержанию и некоторым сюжетным деталям фильм является данью «Ладоням», но если фильм Аристакисяна почти не покидал Кишинева, а в кадре постоянно присутствовали узнаваемые городские маркеры (площади, оживленные улицы), то «Огонь» уводит зрителя на край земли, где воздух готов разорваться молнией, где властвует взгляд ребенка.