Потом в Гудауту с какой-то делегацией приезжал Джемали Гамахария. Он был не совсем плохой человек, лектор общества «Знание», а потом стал таким ястребом! И, встретив здесь нашего сотрудника, с которым раньше дружил, заявил: «Мы сожгли ваш архив, потому что вы на его материалах написали антигрузинскую книгу!» Он имел в виду «Документы свидетельствуют: 1937–1953», это сборник архивных документов, вышел перед самой войной. Там рассказывается, как при Сталине закрывались наши школы, меняли нашу историю, названия наших городов и селений, как через трест «Абхазпереселенстрой» даже в разгар Великой Отечественной войны к нам шло массовое переселение грузин, из-за которого сейчас в меньшинстве остались абхазы в Абхазии.
Отлежавшись немножко, я перебрался домой. Скрывался у соседа, Яши Цацуа (он грузин, женат на абхазке). Потом разыскал своего сына, инвалида второй группы, его прятал один очень известный в городе человек, Александр Мильченко, отец его друга. Уберег он моего мальчика. И просто каким-то чудом мы сумели вместе перейти Гумисту.
Сначала я хотел к племяннику в Россию уехать, но передумал, потому что мне сказали: «Ермолай, а кто же будет писать историю войны, это же тоже история нашего народа?» Вот только без книг очень тяжело. Я в 81-м разошелся с семьей, жил один и, кроме книг, ничего не имел. Кто-то потом мне рассказывал, что в Сухуме несколько месяцев не было света, и мои книги сожгли — соседи на них готовили себе кушать. Так меня только то и утешает, что книги эти все же какую-то благородную роль выполняли.
Сколько мне лет? Без малого шестьдесят. Но, знаете, я после всего этого почувствовал, что я очень древний человек…
Из Чечни прибыло пополнение. Пока командиры в штабе КНК решают оргвопросы, новобранцы, встав в круг, устроили бешеную пляску — просто от полноты жизни. Стоя за деревом, за ними украдкой наблюдает девушка-абхазка. Обернувшись, с тоской шепчет: «Господи, сколько огня в этих ребятах!».
— Эта война превратила нас в станки для убийства — мы тоже начали звереть. Но если ни один человек из грузинской интеллигенции не выступил с осуждением этой войны — они не достойны ненависти. Такой народ достоин только жалости…
Больно читать в газете слова милого Мимино — Вахтанга Кикабидзе: «Мы их всех уничтожим». Наверное, правда, мир перевернулся.
Руслан Барцыц рассказывал: когда национализм в Грузии при Гамсахурдиа достиг кульминации, местные «патриоты» на автобусах выезжали из Гагры митинговать на большое поле близ российской границы:
— Ты бы видела — это было страшно. Пошел дождь, земля превратилась в грязь, но никто не уходит. И представляешь, девушки — такие холеные грузинские девочки! — заходились в экстазе, падали в эту грязь, ели ее, крича: «Чеми мица! Чеми мица!» — «Наша земля!» И знаешь, именно тогда — за несколько лет до войны — я впервые отчетливо понял, что она будет…
И все-таки — черт поймет этих абхазов: в разгаре наступление на Сухуми, идут активные боевые действия, а по местному телевидению объявляют довыборы в Верховный Совет Абхазии по двум гагрским округам — вместо отозванных Тамаза Нодарейшвили (главы коллаборационистского Совета обороны Абхазии) и еще кого-то. По республиканскому законодательству депутаты от этих избирательных округов должны быть грузинской национальности. «Есть у нас такие достойные люди!» — с воодушевлением сообщает диктор. И называет кандидатов: оба — грузины.
— Что скрывать — попадаются и среди нас наркоманы, в нашем отряде был один. Его ранило в руку, сестра хочет сделать укол наркотика от боли, а он: «Меня не надо, оставь ребятам, кого сильней зацепило». И ты знаешь, я его раньше сильно не любил, но в тот момент — просто зауважал!
Афонская «вампирша» тетя Валя Ревина как в воду глядела: срочно понадобилась моя уникальная «вторая-отрицательная» — только в гудаутском госпитале. Я так как-то и не спросила имени парня, у которого теперь и моя кровь. Знаю только, что чеченец, что выжил.
— Когда война началась, я пошла в медсестры. Но через два дня брат отыскал на позициях, заставил уйти, чуть не побил. С ума сошла, говорит, хорошо еще, если убьют, а если искалечат, что с тобой делать будем?! Сейчас вот работаю в Комиссии по делам военнопленных…
За окном — проливной дождь. Столь холодного и дождливого лета в Абхазии Эсма и не упомнит.
— В такую погоду надо лежать дома, на диване. Только не тут, в Гудауте, а именно ДОМА, в Сухуми. Конечно, дивана своего я, наверное, уже не увижу. Впрочем, Бог с ним, с диваном — хоть стены бы остались да потолок. Здесь просыпаюсь ночью в пансионате — потолок чужой. А был бы свой потолок — легла бы хоть прямо на пол и смотрела, смотрела…
— Эсма, у тебя жених есть?
— Нет. Да пока и не дай Бог, и так вся испереживалась за братьев. Ребят наших жалко, столько ампутаций, но даже на протезах не удержишь дома — на позиции бегают. Один мой одноклассник — он еще в детстве руку потерял — с первых дней оттуда не уходит, автоматчик отличный. Правда, у него правая целая…
В комнате у телевизора на программу «Вести» начинают собираться люди. Женщины — в черном, мужчины — в разномастном камуфляже. После новостей передают сюжет о последних тенденциях моды: «Наиболее популярные цвета в этом сезоне — черный и оттенки зеленого».
— Значит, — задумчиво произносит Эсма, — сейчас Абхазия — самая модная страна…
Казалось, за три года работы в российском парламенте привыкла ко всякому политическому лицемерию. Но когда Эдуард Шеварднадзе — человек, который отдал приказ о вводе войск в Абхазию, назначил своим министром обороны офицера, объявившего о готовности положить жизни ста тысяч грузин ради уничтожения всех ста тысяч абхазов, причитает на весь мир: «Эту войну нам навязали»…
По оценкам российского Генштаба, в ходе удачного наступления абхазская армия могла бы освободить Сухум в течение еще 2–3 дней. Запаниковавший Шеварднадзе запросил мира — как всегда, через Россию. В голове вертится хрестоматийное: «И волчью вашу я давно натуру знаю; А потому обычай мой: с волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой». Но под давлением Москвы 27 июля 1993 года заключается очередное трехстороннее Соглашение о прекращении огня.
Ни один из тех, с кем я разговаривала в те дни, не верил в его выполнение. Не верила и я — через два дня после подписания Соглашения из окопов Верхней Эшеры видела, как на той стороне Гумисты активно ремонтируются боевые укрепления.
Сентябрь. 1993
Народная война — это когда комбат отдает своим солдатам приказ: «Ребята, по-братски, — возьмите мост!».
Привыкшему к российским просторам нелегко представить себе абхазские масштабы: от линии Гумистинского фронта до центра Сухуми — всего 5–6 километров. Последнее, сентябрьское наступление, шло по ним десять дней. Здесь это не красивая фраза — кровью заплачено действительно за каждую пядь земли.
С начала сентября я собралась в отпуск. Вопроса, куда ехать, естественно, не возникало. Но так получилось, что в поезд я села только шестнадцатого — то из-за болезни, то из-за разных мелких дел, а, может быть, потому, что и вправду «там» наши судьбы расписаны, и никто не знает, когда он встает на свою Дорогу Грешников.
Утром по вагонному радио услышала, что «эпоха Великого Соглашения» закончилась.
В его нарушении принято обвинять абхазов, предпринявших четвертое наступление на Сухуми. Но — если уж распределять ответственность — кто вероломней: Абхазия, выполнившая все пункты мирного Соглашения от 27 июля, или Грузия — не выполнившая ни одного? Кто снимет вину с посредников и миротворцев, не желавших слушать неоднократные предупреждения руководителя группы наблюдателей Председателя ГКЧС России Сергея Шойгу: Грузия срывает договоренности — войска и техника не выводятся, законное правительство не имеет возможности вернуться в столицу? Не поэтому ли Шойгу был вскоре отозван в Москву?