Тычок дула в грудь выбил зарождающуюся жалость. И дальнейшие объяснения потеряли смысл.
— Если вы говорите об Ольге…
— Да, чтоб тебя! Я говорю об Ольге. О моей Ольге. И о том, — он вдруг изменил голос, передразнивая распорядителя, — что князь Дориан Фредерик Курт фон Хоцвальд-Страшинский имеет честь объявить о своей помолвке… Ты ведь даже не спросил, нужен ли ей!
— И весьма сожалею об этом, поскольку…
…найдись во мне смелость задать вопрос и выслушать ответ, который я читал при каждой встрече в Ольгиных глазах, все сложилось бы иначе. Для нее. Для меня. Для Дайтона.
И для многих иных людей, случайно втянутых в воронку его ненависти.
— Ты ведь хуже, чем ничтожество. Ты — посредственность. Серое пятно на серой стене. Ни желаний, ни мечтаний, ни талантов. Ничего! Я превосхожу тебя во всем, кроме треклятого титула, который даже не твоя заслуга!
Он шагнул влево, и я вынужден был сделать шаг вправо. Этот танец рано или поздно закончится, но пока можно потянуть время.
И Минди определенно что-то задумала. Я ее не видел, но молчание ей было не свойственно.
— Я понимаю, насколько вам было больно. Но почему Эмили? Вы могли бы убить меня.
— Я хотел, — Дайтон остановился у стола с телом. — И хочу. И убью, но позже. Еще слишком рано. Полчаса.
Полчаса — это целых тридцать минут жизни. И хронометр в руке Дайтона выглядит более опасным, чем пистолет.
— Насколько я знаю, тебе доводилось посещать врачебные курсы. Потому прошу, инструмент все еще ждет. А час — не так и много.
— Зачем?
— Затем, что все должно быть достоверно. Вот последняя жертва твоих чудовищных экспериментов. Знаешь, сначала я ненавидел лишь тебя.
Если я откажусь вскрывать, что будет? Ничего хорошего. Этой женщине уже все равно, а Минди жива. И Эмили. И безымянная девочка, похожая на муху в янтаре.
Инструмент был великолепен.
— Так почему Эмили?
Лезвие рассекает кожные покровы, погружаясь в ослабшую массу мышц. Разрез, пожалуй, несколько небрежный, но с учетом ситуации, простительно.
— Ты так ничего и не понял? — Дайтон наблюдает за мной.
Хорошо. Что бы ни делала Минди, пусть она делает это быстро.
— Не в тебе дело. Сначала было в тебе. А потом я стал наблюдать за твоей семейкой. И не поверишь, оказалось, что ты — не самое большое в ней дерьмо.
Второй разрез выходит более аккуратным. И тело раскрывается, вываливая сизоватую требуху. В нос шибает вонью, и меня едва не выворачивает.
— Дело в вашем кукольном мире. Вы дергаете друг друга за веревочки и пляшете, пляшете до одури! И я решил, что почему бы мне тоже не подергать за эти веревочки? Может, тогда я придам этому танцу хоть какой-то смысл?
Вытащив сизое в черных крапинах язв легкое, я аккуратно положил его в лоток. Руки в липкой пленке крови скользили. Полагаю, и на моей одежде осталось изрядно следов.
— Ваш план ненадежен, — я принялся за второе легкое, стараясь оттянуть момент, когда придется прикоснуться к развороченному куском свинца сердцу. — Найдутся те, кто подтвердит мою непричастность.
— На своего дружка уповаешь? Если не ошибаюсь, личность весьма сомнительную, да моя леди?
— Пошел ты!
Я позволил себе посмотреть на Минди. Она стояла, повернувшись спиной, и с нервозной тщательностью расправляла юбки.
— Вы не правы, Персиваль — хороший человек.
— Пускай. Его слово против вещественных улик.
— Циркачи.
— О которых никто не знает. Зато все слышали о самоубийстве Дориана Хоцвальда на почве несчастной любви. Чем не доказательство сумасшествия?
— Ваши пособники…
— …будут мертвы к тому времени, как до них доберутся. Вы будете весьма старательно заметать следы.
Сердце было твердым, аорта — упрямой. Лезвие раз за разом соскальзывало, оставляя зарубки на стенке, но никак не могло разрезать до конца.
— Вы неуклюжи, сэр Дориан, — произнес Дайтон менторским тоном. — Но поспешите, у вас осталось минут десять.
— И что потом? — мне все-таки удалось отделить сердце, которое легло в очередной лоток. Те, кто заглянет сюда в поисках злодея, получат достаточно доказательств моей вины.
И весьма кровавые воспоминания.
— Потом случится взрыв, который должен был бы уничтожить все августейшее семейство, однако по счастливой — или несчастной? — случайности произошел раньше. Скажем… вашу куклу повредили при перевозке. Женщины порой бывают так небрежны.
Громкий хлопок заставил меня вздрогнуть и выронить черный ком печени.
— И очень упрямы, — договорил Дайтон, поворачиваясь к Минди. — Что ж вам, леди, спокойно-то не сидится?