Директор, Критик и Торговец обсуждали работы, которые намеревались показать осенью, и тут Голос завелся снова: Концептуальное искусство выродилось, опустившись до уровня топорной автобиографии, глобальной распродажи низкопробных личных сувенирчиков, для которой видео инсталляции стали телевизионной рекламой… Интересно, не собирается ли Королевская академия сделать посетителям своего магазина подарков специальное предложение — разлитую по пузырькам мочу, консервированное дерьмо и вакуумные упаковки крови?
— Что вы сказали? — Директор обернулся к Дориану. Похоже, тот говорил вслух — вот только многое ли из сказанного им повторяло слова Голоса?
Дориан извинился и покинул ресторан. Дома, в бывших конюшнях, стоявших неподалеку от Глочестер-роуд, он выпустил Уистана на задний дворик, пописать, и возвратился в гостиную, чтобы налить себе выпивки.
— Как все здесь темно, старомодно, — произнес Голос, — ну вылитый гребанный кабинет пожилого Слоана.
— Неправда, — огрызнулся Дориан, — это прекрасные вещи, я сам их подбирал.
— Ну да, — продолжал балабонить Голос, — но только когда это было? — сто лет назад, когда ты был еще молод. А теперь все устарело — может, твой знаменитый вкус начал тебе изменять, мм?
«Скорее всего, я просто устал, — сказал себе Дориан, — за обедом мне так хотелось послать всех к черту, а ведь каждый из этих людей блестяще проявил себя в своей области. Надо немого сбавить обороты, иначе кончится тем, что я начну, сам того не желая, ожесточаться».
Он пошел позвать со двора Уистана. Пес стоял, подрагивая, на решетке старого камина, который Дориан купил на рынке старинных вещей да так и не собрался смонтировать. Кожа, так туго обтягивала его костяк, что свет лампы, горящей над задней дверью, проливаясь под песьими лапами, высвечивал переплетение вен, как если бы бедное животное было живым витражом. Надо бы нам отломать его худые, как прутики, ноги и спалить их прямо в камине, посреди которого он стоит, — сказал Голос, и Дориан пробормотал: Это было бы совсем уж unheimlich.
— Ты даже не знаешь, что это значит, — брюзгливо ответил Голос, — не верю я, что ты так быстро освоил немецкий. Сходи лучше, посмотри в словаре, — если он у тебя есть.
Дориан так и сделал. Стоя у письменного стола, он листал словарь, лампа изливала на тяжкий том умиротворяющий, ученый свет. Оказалось, что «unheimlich» означает «жуткий», а «unheimlichkeit» — «жуть». И это определенно unheimlich, сказал сам себе Дориан.
— Вот как? — откликнулся Голос.
— Я узнал тебя, — Дориан захлопнул словарь. — Ты голос Генри-рассказчика из этой его дурацкой книги. Я о ней месяцами не вспоминал — и о тебе тоже.
И мгновенно — может быть, все дело в том, что он слегка захмелел? — Дориана охватило желание взглянуть на рукопись. Та лежала запертой в шкафу на чердаке. Дориан поднялся по лестнице, потянул дверь за ручку. Дверь была заперта. Что за чушь, — подумал Дориан. Он никогда не запирал ее, никогда.
— Возможно, в тебе присутствует нечто такое, чего ты еще не разглядел, — произнес голос Генри.
— Ничего во мне не присутствует, — Дориан снова дернул за ручку. Если это не он ее запер, так, возможно, уборщица? У нее, разумеется, были ключи от всех дверей дома — но зачем ей запирать именно эту?
— Это не уборщица, — настаивал голос Генри, — это ты. Ты сходишь с ума, Дориан.
— Ничего подобного, — хохотнул Дориан, — однако сойду, если проторчу у этой дурацкой двери всю ночь.
Он спустился в спальню, разделся. На внутренней стороне встроенного в стену платяного шкафа имелось зеркало и Дориан, совершая вечерний ритуал, оглядел себя с головы до ног. Не так уж и плохо — совсем даже не плохо. В ванной он нанес на лицо немного очистителя кожи, немного увлажнителя, с немалой сноровкой выдернул пинцетом волосок из ноздри. Потом почистил зубы специальной пастой для чувствительных десен. Спал он крепко, как будто плавно плыл по аквамариновым простыням. К утру все воспоминания о голосе стерлись, да и о рукописи он тоже забыл.