Тундра пласталась внизу необозримо. Вспучины торфа, обдутые ветрами, напоминали разбросанную зернистую икру. Над Обской губой стыл туман. От низкого солнца пролегла по заснеженному льду светлая дорожка.
В Новом порту надо было взять на борт диспетчера авиабазы. Поверхность губы и ямальской тундры сливалась в сплошной белый фон, на нем возникло небольшое темное пятнышко, потом оно превратилось в скопление деревянных построек. По краю селения лепились ненецкие чумы. Новый порт в 1920 году готовили как стоянку судов первой Карской экспедиции, которая по заданию Ленина отправилась из Архангельска за сибирским хлебом и пушниной. Сейчас здесь две тысячи жителей.
На мыс Каменный пришли уже в сумерках. Приземлились в густом тумане, чуть не сбив локатор, и долго рулили на место… Каменным мыс назвали по ошибке, переводя слово «маю-сале» на русский. «Маю» означает «песчаный», но записали «май», что значит «каменный». На самом деле ни одного камня здесь нет, лишь песок. Кроме авиационной базы с аэродромом и многочисленным богатым техническим оснащением здесь есть и благоустроенные жилые дома с теплыми уборными, что на Севере — великое благо, гостиница для авиаторов, столовая, клуб, магазинчик, ясли, школа и крохотное почтовое отделение. Километрах в пяти отсюда — поселок Ямальской нефтеразведочной экспедиции, там живут буровики. Геологи упорно продвигаются на север, все ближе к шельфу Ледовитого океана.
Когда полазаешь по здешним унылым местам, посмотришь на гибельные эти хляби сверху, особенно ясным становится, что великое наступление на Западно-Сибирскую низменность, которое начал наш народ, невозможно было бы без верных, надежных помощников — авиаторов.
Погоде, а вернее, непогоде, угодно было задержать нас на базе пять суток. Общежитие летчиков, щедро украшенное всеми земными пейзажами и портретами почти неземных красоток, стало родным домом, блокноты заполнились десятками летчицких баек, и с губ не сходит песенка о том, что «мы живем за тем меридианом, где Макар своих телят не пас».
Чем больше я думаю о жизни на Севере, тем больше убеждаюсь во мнении, что жизнь эта многолика, а у жителей других районов страны существует некоторое усредненное, «песенное», представление об этих краях. Оно складывается из полузабытых рассказов Джека Лондона, газетных очерков и стихов, в которых выпирают первомоментные впечатления, те «сливки», которые на поверхности. А для жителей Севера первостепенное значение имеет их труд. Как и всюду.
Бухгалтер приполярного оленеводческого совхоза не любуется оленями, мается он прежде всего бухгалтерскими трудностями. Комары и мороз его не очень волнуют, инфаркт он, если наживет, получит не от них. Снабженцу «песенный» Север тоже в общем-то чужд. Его волнует своя, профессиональная специфика: острая нехватка одних материалов, избыток других. Трудности северной природы познают на себе люди тех профессий, которые с природой борются, — трассовики, шоферы, бульдозеристы, летчики. В общих категориях с этими трудностями сталкиваются, конечно, все строители-первопроходцы, от коменданта поселка до начальника главка…
Сидим на базе, а Горячий там, в Надыме, ждет не дождется вертолета, а весна прет по материку, и я начинаю подумывать, что могу застрять всерьез: в Надыме поплывет аэродром. На третий день нам вдруг разрешили вылет, но только стали подходить к Новому порту, подал голос Салехард: «Полет запрещаю, возвращайтесь назад». «Великое сидение» наше продолжается…
По горизонту накатываются и уходят во мглу темно-сизые полосы тумана и низких облаков. Вдруг снег на губе ярко засиял, а дальше все было зловеще хмуро, и не видно было горизонта. И опять поплыла хмарь.
Ненцы, ждущие машину на Новый порт и сидевшие и спавшие на снегу, исчезли — ушли к знакомым под крышу. Там отсиживались несколько дней и вдруг вылезли на свет божий. Может, почуяли перемену?
И верно, нежданно пришел старший радист базы:
— Поехали! Дают погоду…
В Надыме следом за нами сел на Ли-2 Вадим Сергеевич Кучеренко. Аэродром был уже слаб, а с этой машиной я мог еще проскочить в Тюмень.
Путь шел на Нефтеюганск, но посадку не разрешили: взлетная полоса «поплыла». Взяли курс на Сургут…
Проплывали мимо тундра и тайга. Ярко светились в ночи огни новостроек. Тысячи лет лежали места эти бесполезно нетронуты. А вот пришли советские геологи и строители, неугомонное, славное племя. И построили Светлый, и построят Надым и десятки других городов.
Светлострой продолжается — по всей Сибири идет Светлострой.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЗАВТРА
Я возвращался в свое далекое прошлое — ехал на Верх-Исетский металлургический завод.
Свердловчане, по укоренившейся в советское время привычке к сокращенным поименованиям, называют завод этот просто — ВИЗ. Он для каждого из них с детства — что-то родное, свое, неотторжимое. ВИЗ — самое старое из действующих в Свердловске предприятий: век его подкатывает к двум с половиной сотням лет. Другие уральцы, если и не знают всю историю этого древнего завода, то о боевых революционных традициях визовцев наслышаны достаточно. И уж особую славу верхисетскому коллективу принесли его трудовые дела.
Особую — потому, что почти все годы Советской власти завод выполнял особое задание Родины. Ему было поручено обеспечивать страну специальным электротехническим металлом — трансформаторной сталью.
Земля наша вся буквально утыкана трансформаторными подстанциями. Это установки для повышения или понижения напряжения переменного тока и распределения электрической энергии. Есть подстанции крупные, есть мелкие, есть просто трансформаторные будки, или киоски, они на каждом заводе и шахте, в каждом цехе и в обычном большом жилом доме. Сердечники трансформаторов, их главная часть, изготовляются из специальной магнитопроницаемой стали. Ее называют трансформаторной.
Чтобы не вдаваться в лишние здесь электротехнические подробности и сложности, скажу лишь, что сталь, эта обладает такими магнитными свойствами, которые позволяют до минимума свести потери мощности, так называемые ваттные потери. Лиши ее этих свойств — масса энергии понапрасну уйдет в пространство, буквально на ветер.
Производство такой, насыщенной кремнием стали — и выплавка ее, и особенно прокат — дело чрезвычайной сложности. Капиталистические фирмы секреты этого производства всегда хранили в тайне и России продавали лишь готовый продукт.
Утверждая Директивы первого пятилетнего плана, XV съезд партии, состоявшийся в декабре 1927 года, наметил меры и для реконструкции Верх-Исетского завода. Одному из старейших предприятий страны, которое до того выпускало лишь кровельное железо (завод одно время даже и назывался так: «Красная Кровля»), предстояло освоить выпуск важнейшей новой продукции: Родину ждал подвиг электрификации.
В свое время Германии для освоения производства трансформаторной стали понадобилось тридцать лет. Визовцы сделали то же за три года. Это стало их главным вкладом в первую советскую пятилетку.
Очень скоро коллектив завода полностью освободил Советский Союз от ввоза трансформаторного металла, который стоил стране миллионы золотых рублей, причем качество уральской электротехнической стали превзошло зарубежные образцы. Шлагбаум на импорт трансформаторного железа, как выразился Серго Орджоникидзе, был закрыт.
Освоение и производство новой стали принесло верхисетскому коллективу ту особую славу, которая овевает завод и поныне.
Только один раз пришлось визовцам отказаться от налаженного производства «трансформаторки» — когда началась Великая Отечественная война. Металл понадобился другой…
В многотиражку «Верхисетский рабочий» я пришел работать в конце лета сорок первого. Завод уже выполнял заказы фронта. Он плавил и катал все новые сорта стали, бессонно осваивая все новые технологии. Фашист рвался к Москве.
Работали неистово. Годовую программу завершили почти на два месяца раньше срока — к празднику Октября. Праздник отмечали работой.
Только что освоили «ферросилиций», трубную сталь и «хромансиль». В ноябре начали «нержавейку». Все новые марки металла надобны были для боевой техники, для вооружения армии. А на заводе не было соответствующего оборудования и приборов. Придумывали конструкционные изменения печей, футеровку форм для разливки; летели под «нержавейкой» прокатные валки — где их возьмешь? — стали отливать свои.