Аккуратно касается моей ноги, приседает, чтобы осмотреть повреждения.
— Надо вытащить осколки и обработать ногу, — спокойно говорит.
Я наблюдаю за ним, затаившись. Он быстро вытаскивает кусочки стекла, потом уверенным жестом открывает один из ящиков, достает аптечку. Хорошо ориентируется в доме.
Обрабатывает ногу, перевязывает, и всё это в беспокойной тишине, которую ни он, ни я нарушать не торопимся.
Потом встает, опирается на столешницу, делает шаг ко мне. Под его ногами хрустит битое стекло, но Тимура это, кажется, не беспокоит. Он-то в обуви. Внимательно смотрит мне в глаза, будто что-то пытается понять, прочитать.
— Это моя рубашка? — повторяет вопрос, о котором я надеялась, он забыл.
— С чего ты взял? — вскидываю упрямо подбородок, не собираясь признаваться.
Он усмехается. Кажется, он и так знает ответ, просто хотел от меня подтверждения. Как он понял? Не знаю. Ведь белые рубашки так похожи. Почему решил, что это его вещь, а не, например, Смолянова?
— Зачем это все? — наклоняется еще ближе, и я чувствую его дыхание, перемешанное с запахом виски.
— Не понимаю, о чем ты.
Молчит, разглядывая меня. И все, о чем я могу думать: вот бы этот момент не заканчивался. Он так близко, что я чувствую его запах. Кедр и мята. Мне хорошо от нашей близости. Нравится смотреть в темные, спокойные глаза. Я не должна так думать, так чувствовать, но ничего не могу с собой поделать. Когда-нибудь, я уверена, я излечусь от болезни под названием “Тимур Старцев”, но не сегодня.
Что-то появляется новое между нами, в нас. Не могу объяснить, что именно, но что-то точно меняется.
Тимур подхватывает меня резко на руки.
— Что ты делаешь? — судорожно вдыхая, спрашиваю я.
Он ничего не говорит, лишь упрямо несет куда-то. Мы останавливаемся около лифта. Заходим в него, я все также на руках Старцева. Он делает вид, что ничего необычного не происходит, изображает максимальное безразличие. Это злит. Мне нравится видеть его эмоции, а не равнодушие. Доносит меня до нашей со Смоляновым спальни и ставит на ноги.
— Дальше сама.
Разворачивается, чтобы уйти.
— Серьёзно? — непроизвольно, возмущенно.
Он останавливается. Стоит ко мне спиной. Напряжен. Поворачивает голову, чтобы я могла поймать его взгляд.
— Ты ведь сама сделала выбор.
Потом всё-таки подходит обратно ко мне, пронзая обжигающим взглядом. Невесомо касается груди. Я задерживаю дыхание.
— Индивидуальный пошив, — с усмешкой говорит он.
Я опускаю глаза. Его пальцы едва дотрагиваются до маленькой, черной бирки на кармане.
А потом он уходит.
Я стою в оцепенении, чувствуя дрожь во всем теле.
Кто же знал, что эта чертова рубашка индивидуального пошива? И что на ней даже есть такие явные опознавательные элементы, доказывающие это?
Что значит его слова “ты ведь сама сделала выбор”? Он про Смолянова? Что означает его поведение? Впервые за последнее время он будто держал дистанцию между нами и был максимально отстранен. Хочется ударить, накричать, потребовать объяснений. И я понимаю, что моя слабость — его равнодушие.
Не могу еще долго уснуть, прокручивая произошедшее в голове. Почему-то мне начинает казаться, что Тимур побеждает меня в моей же игре. Ведь это он должен мучиться от ревности, догадок, подозрений, моего равнодушия. А все наоборот. Он не выглядел ни злым, ни уязвленным. И это бесит, раздражает, нервирует. На подобное я не согласна. Надо что-то делать. Идти ва-банк. Придумать новый поворот сюжета.
Засыпаю я с решительным настроем завтра заставить Старцева пострадать.
Глава 14. Никогда
— Соняяяя, — будит меня бодрый голос Смолянова.
Недовольно накидываю одеяло на голову, стараясь спрятаться от всего внешнего мира. Практически бессонная ночь дает о себе знать.
— Ты вчера уснула раньше меня, — удивленно говорит, пытаясь стянуть одеяло с моей головы.
Нехотя вылезаю из кровати. Контрастный душ приводит немного в чувство.
— Наконец, — вздыхает Смолянов, когда я выхожу одетая из ванной.
Он вальяжно сидит на кресле и что-то изучает в телефоне. Ему пришлось ждать не меньше часа, пока я соберусь.
— Ещё немного, и мы бы опоздали на завтрак.
Я закатываю глаза, но послушно следую за ним в столовую. Мы появляемся в ней практически последние, пустует еще несколько стульев. Смолянов опять берет меня за руку и переплетает наши пальцы.
Как только захожу, сразу невольно ищу взглядом Старцева. Он разговаривает со своей женой и не обращает на нас никакого внимания. От их милого, воркующего вида что-то невыносимо колет внутри, но я делаю вид, что этого ядовитого чувства нет. Мне должно быть все равно. Я должна быть из гранита, из стали, и больше не быть слабой с ним. Иначе ничего не получится. Он растопчет, сломает. Напоминаю себе, как много у него разных шлюх. Я не особенная. Он женат. Ничего не должно болеть. Я имею право ощущать только злость и ненависть.
Сегодня день рождения Аркадия. Смолянов, не отпуская меня ни на шаг, подходит к отцу и крепко его обнимает поздравляя.
После завтрака возвращаемся в комнату, чтобы собрать вещи.
— Я думала, мы будем здесь все время, — задумчиво говорю, укладывая в чемодан одежду, которую успела достать.
— Нет, мы летим на Алтай.
— Алтай? — изумленно спрашиваю. — Летим?
— Ага, — потешается над моим шоком он.
В итоге мы на лифте поднимаемся на крышу, где, как оказывается, есть вертолетная площадка.
— А вот и наш частный джет, — Смолянов тянет меня в сторону небольшого самолета.
Самолет, конечно, немаленький, но относительно обычных габаритов намного меньше. Мы поднимаемся по трапу и заходим внутрь. Здесь все не так, как я привыкла. Больше пространства, сиденья смотрят друг на друга, между ними столики. Да и сами кресла выглядят дорого и удобно. В джете уже сидит человек пять.
— А мы тут все поместимся? — тихо шепчу свой вопрос.
— Бизнес-джет вмещает до 19 человек, нас будет 15.
— Вчера же было больше людей?
— Ага. Часть гостей не могла остаться, но приехала отдать дань уважения моему отцу.
Старцев с женой заходят практически самые последние и, слава Богу, садятся не перед нами. Зато напротив располагается Аркадий со своей то ли женой, то ли любовницей, ее статус я так и не поняла.
— Сколько нам лететь? — шепотом спрашиваю.
— Четыре с половиной часа, — откликается Смолянов. Он достает ноутбук из сумки, которую взял с собой в салон, видимо, собираясь поработать.
Я какое-то время слежу за взлетом. Но как только самолет набирает высоту, засыпаю.
Просыпаюсь от шума голосов. Нехотя открываю глаза. Стол передо мной уже накрыт. Еда, шампанское, виски. И самое главное, какая еда — омары, креветки, раки. Я сдерживаю себя от того, чтобы закатить глаза.
В салоне достаточно шумно. Все ведут оживленный разговор. Аркадия не видно. Оглядываюсь. Он ушел в другую часть салона и с кем-то воодушевленно спорит. Смотрю на Смолянова. Он спокойно работает, не обращая внимания на творящееся вокруг. Мне бы его непробиваемое спокойствие.
— Налей мне шампанского, — прошу, касаясь его руки.
Он вскидывает на меня взгляд. Кажется, в течение долгих секунд пытается переключить свое внимание и вспомнить о мире вокруг. Потом на его губах появляется улыбка, и он исполняет мою просьбу.
— Сколько прошло времени?
Он смотрит на часы на руке.
— Половина полета.
Тяжко вздыхаю.
— Не вздыхай. Если тебя это обрадует, то на сегодня у нас не запланирована какая-то активная программа. Мы будем на месте только в четыре часа.
Мы позавтракали где-то в десять часов, пока все собрались было уже около двенадцати. Взлетели мы как раз примерно в половину первого.
— А завтра планируется активная программа? — нахмурившись, уточняю.