Жариков был у себя, хотя приём закончил и в соответствии с распорядком, и фактически, что совпадало довольно редко. И потому на стук в дверь он откликнулся сразу, приглашая войти запоздавшего и, скорее всего, непланового пациента.
– Здравствуйте, Иван Дормидонтович, – вошёл Крис. – Я… я пришёл поговорить.
– Проходи, садись, – улыбнулся Жариков и, пока Крис шёл от двери к его столу, привычно щёлкнул переключателем селектора и включил наружное табло над дверью. – Ну как, всё наладилось?
Утративший всю свою смелость на пути к его столу, Крис благодарно кивнул.
– Да, спасибо, Иван Дормидонтович, всё так хорошо… так хорошо, что даже страшно.
К удивлению Криса, Жариков не рассмеялся над получившейся бессмыслицей.
– И что хорошо, а что страшно?
– Хорошо? Ну, всё хорошо, со всем… – Крис замялся. – Ну… ну, я не могу об этом по-русски.
– Говори, как удобней, – сразу перешёл на английский Жариков.
– Ну, Люся не боится меня, – Крис перемешивал русские и английские слова. – И… этого не боится, ну, почти не боится. И… и у меня волна, каждый раз. Тот, ну, индеец, его на экспертизу привозили, он тоже говорил, что у него с… женой каждый раз волна. Я не поверил, все не поверили. А сейчас вот у меня. Подкатит и понесёт. Нет, я помню, где я, что я, чтоб Люсе больно не сделать, не напугать её, и… и как теряю себя, сразу и я, и не я. И… и я не знаю, как сказать, но… но мне самому хочется… этого.
И замер, ожидая слов Жарикова. Доктор Ваня улыбнулся.
– Это нормально, Кирилл. Да-да, нормальная реакция нормального человека.
– Но… но я же перегорел. И раньше. Мне никогда не хотелось этого.
– Чего? – терпеливо спросил Жариков.
– Траханья, – удивлённо ответил по-английски Крис. Неужели доктор Ваня забыл, что называется по-русски «этим».
– Траханье и любовь – разные вещи, Кирилл. Люсю ты любишь, потому тебе и хочется. А трахаться, да ещё по приказу… – Жариков не договорил, считая продолжение фразы излишним.
Крис медленно кивнул.
– Так… так, Иван Дормидонтович, у меня с Люсей, у нас любовь, так?
– Значит, так, Кирилл. В этом и есть разница, понял?
– Д-да. И… и Люся поэтому не боится? Да?
– Да, – энергично кивнул Жариков. – Именно так. А она? Ей хочется быть с тобой?
– Да. Я думаю, да, – Крис виновато опустил голову. – Я не могу рассказать вам, как у нас…
– А это тоже нормально. Но ей же хорошо?
– Да, – Крис вскинул голову и улыбнулся. – Да, у неё, Юрий Анатольевич сказал, что у Люси регенерация началась, – он уже говорил только по-русски. – От положительных эмоций.
– Ну, совсем хорошо, – обрадовался Жариков. – Прямо отлично.
Крис кивнул, облегчённо переводя дыхание.
– И ещё, Иван Дормидонтович, я расскажу парням, не о Люсе, о себе. Чтоб не психовали, чтобы поняли, – он заговорил опять по-английски. – Надо ждать волну. Придёт волна, и ты всё сможешь. А без волны это и не нужно.
Крис не спрашивал, не советовался, но Жариков согласно кивал. Да, всё так, всё правильно. Молодец Крис, и «волна» – это не оргазм, не только и не столько оргазм, они избегают слова «любовь», но, видимо, именно её называют «волной».
– Иван Дормидонтович, вы придёте к нам, на разговор?
Жариков на секунду растерялся.
– А… не помешаю?
– Нет, – твёрдо ответил Крис. – И Юрия Анатольевича позовём. Он тоже… переживает за нас.
– Спасибо, – растроганно сказал Жариков. – Конечно, придём.
Крис легко встал.
– Я пойду, Иван Дормидонтович. Как мы с парнями о дне договоримся, ну, когда собираемся, чтобы все были свободны, я скажу. И вам, и Юрию Анатольевичу. Спасибо большое, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – попрощался Жариков.
И, когда за Крисом закрылась дверь, остался сидеть неподвижно, не достав ни тетрадей, ни карточек. Хотя знал, что надо записать, сразу, по горячим следам, и не мог…
…Обнажённое смуглое тело, застывшее неподвижно лицо-маска. Выход из депрессии всегда сложен, и чем сильнее была двигательная активность до депрессии, тем глубже, вплоть до паралича, депрессия и, соответственно, сложнее выход. Юрка сказал, что парня зовут Крисом и он откликается на это имя.
– Крис.
Еле заметно вздрагивают длинные пушистые ресницы.
– Посмотри на меня.
Медленный поворот головы. Чёрные глаза смотрят в никуда.
– Тебе что-то болит?
– Нет, сэр.
Голос такой же безжизненно равнодушный, как и лицо.
– Почему ты спишь, не укрываясь? Тебе жарко?
– Я сплю, как положено, сэр.
Да, все парни так спят. На спине, закинув руки за голову и разведя ноги. И ничем не укрываются, даже простынями. Попытки укрыть их вызывают слёзы и просьбы пощадить, не мучить. Повышенная чувствительность кожи? Не подтверждается. Чистая психика. Даже в депрессии, стоит отвернуться, всё сбрасывают с себя. Стремление к обнажённости. Эксгибиционизм в чистом виде. Но ведь и наедине, без зрителей то же самое. Тогда это что-то другое.