…– Ба-альшая редкость, что и говорить. А теперь что, дня через три, помяни моё слово, он орать начнёт и об стены биться, бабу будет просить, а с отдавленными-то ему не сработать, хоть ты его в барак в бабский конец запусти, а толку не будет.
– Заорёт-то чего?
– Загорится, – Фрэнк отхлёбывает. – Им больше трёх дней без бабы нельзя. И не потискаешь его, отдавленного-то. Вот стервозина, – Фрэнк укоризненно качает головой, – такую фактуру псу под хвост, а отвечать другому.
– Тоже новость, – хмыкает он и подливает. – А с этим что?
– А ничего. Если от боли не загнётся, куклой тряпочной станет, не шевельнётся без приказа, так и застынет, если не теребить.
– А потом?
– В овраг свалить, куда же ещё. Не слыхал я, чтоб загоревшийся выжил, хотя… краснорожие… Подлые они. И живучие. Из подлости. Если и выживет… не знаю. Всяко болтали. А так-то… Спальники – безобидные они. Если приглядывать по-умному…
…Фрэнк говорил долго. Тогда он и услышал, что спальников не стригут, состриженное не отрастает, что они все на душе, на чистоте малость сдвинутые, что старательные…
…– Но подлые они, Грег.
– Все рабы подлые, Фрэнк.
– Не спорю. Но у этих и подлость подлая. Погань рабская. В раскрутку когда идут, так ни себя, ни других не жалеют. Насмерть затрахает и смотрит внаглую, дескать, ни при чём.