Андрей поднял голову, чтобы ветер из окна размазал, высушил слёзы. Сержант Андрей Кузьмин, спасибо тебе за жизнь, за… за такую жизнь. Ты сразу знал, кто я. Тот бандюга тебе сказал, что я спальник, а чтоб ты понял, ещё и покривлялся, поизображал и велел мне раздеться. Я раздевался и плакал, я тогда всё время плакал. От голода, боли, от страха. Я не знаю, что ты понял, но ты ударил бандита, в зубы, «русским замахом», я потом уже все эти слова узнал, а ты показал бандиту автомат, и тот встал к остальным, таким жалким, испуганным, а мне ты жестом велел одеться и идти за тобой и повёл к кухне, а за спиной трещали выстрелы и кричали бандиты, банды расстреливали на месте, я это уже знал, жалко, не всех, часть успела смыться, а меня ты привёл к кухне и накормил. Сержант Андрей Кузьмин…
Андрей повернулся на спину, подвинул подушку и лёг уже для сна. Нет, он не хочет смотреть на Алабаму. Гори она синим огнём. Дежурить ему в вагоне завтра, Колюню он обещал навестить вечером, после ужина, так что можно спать. Книги у него всё равно в чемодане. Да и остальные… Он покосился вниз. Майкла и Эда не было, и им, похоже, надоело глазеть, пошли к кому-то.
Андрей глубоко вздохнул и распустил мышцы, распластался на подрагивающей полке. Всё, он спит.
Многого они от этой поездки не ждали. О прибыли и речи не шло, лишь бы убытки оказались не слишком большими. Но всё обошлось. Точку поставить, конечно, не удалось, но зацепились. И вымотались они за эти три дня – а на больший срок русские деловой визы не дают – хуже, чем за неделю серьёзных игр. Мешал чужой язык, чистые напитки вместо коктейлей, необходимость пить залпом, странная еда…
Успокоительно стучат колёса, мягко покачивается вагон. Первый класс – везде первый. Покой и удобство.
Джонатан устало вздохнул и открыл глаза. Фредди дремлет, за окном всё те же прикрытые зеленью и слегка подлатанные развалины. Да, основательно здесь всё перекорёжили, что ж, пусть русские теперь сами с этим возятся. В целом… в целом, поездка удалась. Могло быть гораздо хуже. Ладно, это они сделали. Теперь прямо в Колумбию. А там Ларри, «Октава», Слайдеры, остальные точки. Потом в имение хоть на неделю. Нет, пожалуй, даже на две.
Фредди открыл глаза и насмешливо хмыкнул:
– Мечтаешь?
– Прикидываю, – ответил Джонатан. – На границе мы будем ночью.
– Завтра тогда в Колумбию. Проверим, накрутим хвосты и, – Фредди зевнул, – и заляжем. – И улыбнулся уже с закрытыми глазами. – Отдыхай до границы, Джонни.
Джонатан кивнул. Туда они прошли благополучно, а обратно… хотя, нет, проблем быть не должно. Он откинулся на спинку и закрыл глаза. Ни снов, ни видений, ничего, кроме усталости и зыбкого неустойчивого покоя. Что могли, они сделали, но… но Фредди не отступит. Добьётся, из-под земли выроет, но достанет правду об Эндрю. А она нужна им, эта правда? За что Эндрю кончил Найфа? Бульдог упёрся, что смерть Найфа нам выгодна. Чем? Только Эндрю знает ответ. Найф и Крыса… один к одному… там ставкой была жизнь Фредди, а здесь? Там была карта, какую бумагу вынул из Найфа Эндрю? Тогда карту не сожгли, спрятали и отдали в руки, а здесь? Тогда был рассудительный и осторожный Эркин, а здесь? Ладно, примем, что Найф где-то раздобыл что-то против Фредди, Эндрю заткнул ему пасть, забрал это что-то и… исчез, скажем так. Исчез на русской территории, нет, в России. С этим ясно. А деньги? Двести тысяч. Что это было? Аванс или расчёт? Почему Эндрю побрезговал взять эти деньги? Кто-то покупал голову Фредди? Кто? И опять это знает только Эндрю. И покупатель. Всё это они обсуждали с Фредди, не раз, со всех сторон, и снова и снова возвращались к одному: ответы на все вопросы у Эндрю. Знать бы, где Эркин, а Эндрю наверняка с ним. Но и Эркина нельзя искать: Бульдог на страже. А там и русских коллег подключит. И радостно с обеих сторон на парня повесят всё нераскрытое. Полиция тоже везде и всегда одинакова. Что ж, остаётся ждать, ждать случая, надеяться на удачу. Лишь бы удача не изменила, а с остальным справится.
Пронзительно вскрикнул паровоз, то ли оповещая о прибытии, то ли сгоняя кого-то с путей.
После Пасхи наступили нестерпимо солнечные дни. И когда на Загорье обрушились бурные с грозами ливни, вокруг заговорили, что вот теперь-то всё зазеленеет, всё в рост пойдёт.
В первую же грозу крыша их дома – Артём уже считал дом своим – протекла, и они с дедом еле-еле залатали её.
– Надо кровлю менять, – дед ощупал заделанную щель и зло выругался. – И стропила перебрать.
Артём хмуро кивнул. Они сидели рядом на сырой, слабо парящей под солнцем крыше.