– Какой ты красивый, Эркин.
– Ты очень красивая, Женя, – ответил он. – Я никого не видел, красивее тебя, ты лучше всех, – Женя недоверчиво улыбнулась, и Эркин сказал: – Я же индеец, Женя, а индейцы не умеют врать. Мы или говорим правду, или молчим. Я говорю. Ты лучше всех, Женя.
Женя наконец засмеялась и гибко повернулась в его объятиях, обняла за шею.
– Господи, Эркин, как хорошо.
– Мм.
Ответ получился невнятным, потому что он в этот момент целовал Женю.
– Ой, Эркин, – смеялась Женя тихим грудным смехом.
Мягко кружась, как в танце, Эркин подвёл её к кровати, и тем же плавным движением они опустились на постель. Женя, всё ещё смеясь, закинула руки за голову и потянулась. Эркин опирался локтями о постель и чувствовал, как скользит по его коже батист рубашки Жени. Нет, Жене надо выспаться, и он плавно, чтобы Женя не обиделась, повернулся и лёг рядом с ней.
– Спим, милый, – Женя поцеловала его в переносицу.
– Ага-а, – протяжным выдохом отозвался Эркин, закрывая глаза.
Они забрались под одеяло, и Женя выключила лампу, обняла Эркина, уткнувшись лицом в его шею.
– Как хорошо, Эркин, правда?
– Да, Женя, – и совсем тихо, так, чтобы Женя не услышала, а почувствовала. – Ты есть, Женя, и мне хорошо.
Женя погладила его по шее и плечу.
– Милый мой, как же я счастлива, что ты есть.
Эркин так и заснул, всем телом ощущая Женю, её запах, её руки…
Этот поезд был совсем другим. Жёсткие деревянные скамьи-диванчики поперёк вагона с узким – два человека только боком разойдутся – проходом посередине, смешное нелепое прозвище – «зяблик», и люди… Андрей с удивлением обнаружил, что смотрится среди них если не франтом, то по-праздничному. Тёмные потрёпанные куртки, похожие и на куртки угнанных, и на рабские, их называли телогрейками, «телагами», стоптанные нечищеные, в лучшем случае отмытые сапоги, женские платки, ни одной шляпки… Что ж, Ижорск – глубинка, а он ещё дальше едет. Сам выбрал, жаловаться не на кого.
Андрей сидел у окна, сидел спокойно, только глаза напряжённо сощурены. В Ижорск приехал рано, в шестом часу. Но Комитет работает круглосуточно. Он отметил свой лист и узнал, что поезд на Загорье через три часа…
…Кутающаяся в платок не выспавшаяся женщина заполняет графы в толстой канцелярской книге.
– «Зяблик» в восемь пойдёт.
– Зяблик? – удивляется он.
Она устало улыбается.
– Прозвали так поезда. «Зяблик» да «кукушка». Только они до Загорья и ходят. А не хочешь поездом, можно на автобусе. Но прямого маршрута нет, с двумя пересадками. Или попутку искать.
– Давайте на поезд, – кивает он.
И получает маленькую твёрдую картонку с отверстием посередине и выдавленными цифрами номера.
– По ней в кассе билет возьмёшь. В восемь с минутами поезд…
…Утренний Ижорск показался ему неприветливым. Может, из-за туч, затянувших небо серой пеленой, отчего всё смотрелось каким-то тусклым, а, может, из-за хмурых лиц редких прохожих. В вокзальной парикмахерской он побрился, а потом прошёлся по ближайшим улицам, заставленным двух- и трёхэтажными кирпичными домами. Стояли дома тесно, вплотную друг к другу, магазины все, понятное дело, закрыты, а тут ещё и дождь заморосил, и он вернулся на вокзал. Ещё раз посмотрел расписание. До Загорья три часа, со всеми остановками. Хреново. И пайка уже не дали, посчитали, видно, что за три часа он с голоду не помрёт.
Андрей ещё успел выпить в вокзальном буфете чаю и съесть пару бутербродов с колбасой, взять в кассе билет и найти нужный перрон. Народу оказалось неожиданно много. Судя по разговорам, большинство приезжало в Ижорск на выходные за покупками, в гости и по всяким делам, и теперь все дружно костерили начальство, что расписание идиотское и от веку не меняется. «Кукушка» в пятницу и «зяблик» во вторник. Чтоб в пятницу вечером выехать, а во вторник вернуться – это отгулов брать… в такую копеечку влетишь…
Подошёл поезд, и толпа дружно ломанулась в двери. Помня, что ему ехать до конца, Андрей дал внести себя в вагон, а уж там пробился вперёд и сумел сесть у окна. Напротив, в ряд сидели три старухи, из-за чёрных, плотно окутывавших их головы платков, они казались очень похожими. Справа от него плюхнулся пожилой мужчина с растрёпанной полуседой бородой и сразу захрапел, распространяя крепкий запах перегара и лука. С ним была худая женщина непонятных лет, она жалась на самом краю скамьи, обхватив обеими руками плотно набитую сумку. За окном серое небо, жалкие, едва прикрытые молодой листвой тоненькие деревца, тёмный от обилия елей лес. Тоска смертная. Многие курили. Достал сигарету и Андрей.