— Еду! Еду, Дашуль! — проорал Дронов, стоя одной ногой на полу.
Вторая нога запуталась в постели, он нетерпеливо дёрнулся: простыня затрещала обиженно, но отпустила. Дронов стоял в тёмной комнате и смотрел на ещё не погасший экран телефона, чувствуя, как частит сердце, а губы сами складываются в улыбку.
Дронов вышел из подъезда, осторожно придержав стальную дверь — но та, как обычно, громыхнула, притянутая могучим магнитом.
Два часа ночи, июль, во дворе непривычная тишина.
Огромная липа пахнет так, что не хочется делать перерыв на выдох, только вдыхать и вдыхать, пока…
Пока — что?
Андрей мотнул головой, надавил кнопку на пульте: старенькая девятка сварливо крякнула и мигнула поворотниками. Усевшись и пристегнувшись, он завёл двигатель и прошептал: «Ну, не подведи, довези только — будет тебе и техобслуживание, и шины новые». Для большей убедительности ещё и погладил осторожно руль. И отдёрнул руку, оглянулся смущённо. «Голову не забудь полечить», — посоветовал некто ехидный, живущий в той же голове.
А ведь был он когда-то главным — этот, что теперь лишь иногда подаёт голос. Нет, не просто главным: это и был он, Андрей Дронов. «Как стальные шарики по полу», — сказала Даша, когда он представился. Он в ответ только слегка приподнял бровь: не понял, мол. «Имя такое… др-р-р», — пояснила она с улыбкой.
Дронову в тот момент было не до улыбок. Дашку к нему в гости притащила расстроенная и нуждающаяся в свободной жилетке Маркиза. Маркизой Анюту он называл исключительно про себя, ни разу не произнеся прозвище вслух. Анька пребывала в крайней степени депрессии и в лёгкой степени опьянения, смотрела жалобно, словно обиженный щенок. Семейная жизнь давалась ей, как обычно, с трудом: снова потребовалась помощь старого друга — записного циника и внимательного слушателя.
Даша весь вечер находилась будто бы вне поля зрения Дронова, впечатления не оставила никакого — фигура как фигура, и голос… тихий такой голос. Запомнилась только улыбка: открытая, беззащитная, детская.
Ближе к полуночи, когда Маркиза перестала капать слезами, а носик её приобрёл нормальные размеры и естественный оттенок, Андрею улыбаться тоже не хотелось. В теле звенела усталость — словно не в кресле сидел, а, как принято сравнивать, мешки ворочал. В голове, кроме звона, помещалась единственная мысль: «спать!». Он вспомнил о новой знакомой, о Даше, даже и не на следующее утро, а только вечером — при очередной попытке понять причину неудобства, какой-то мелкой занозы, весь день мешавшей сосредоточиться.
— Дронов, ты влюбился, что ли? — радостно осведомилась Маркиза, очевидно, воспрянувшая духом.
— С чего ты взяла? — возмутился было Андрей.
— От, я тебя не знаю! Сколько мы знакомы? Вот. Так что, пропал ты, братец. Пиши телефон, Ромео.
Андрей, вяло отбиваясь, записал номер, выслушал обещание Маркизы «оторвать голову за Дашку». И позвонил.
А потом были встречи, цветы, ожидания.
Были качели настроения от счастливого одурения до чёрной тоски.
А потом всё кончилось.
Даша закончила институт — она была моложе его на тринадцать лет — и получила диплом. И не нашла работы. Её семья, большая и дружная, настояла, убедила…
— Чёрт с ней, с работой, — попытался Дронов в последний раз, — оставайся, найдём что-нибудь.
— Нет, Андрюш… Я… Мне…
— Позвони мне. В любое время… дня и ночи…
Даша вырвалась. И, глухо хлопнув дверью, её проглотил огромный автобус.
«Поехать туда, за ней? И что там делать, в этой дыре? Не захотела… Ну и я не декабристка! Дура!» — бормотал он под нос, пугая встречных. Не чувствуя мороза, не чувствуя ничего.
Покрышка лопнула на пятидесятом километре на скорости в сто десять. Чудом не перевернувшуюся девятку помогал доставать из кювета дед на старом москвиче. Дед спешил к утреннему клёву: был неразговорчив и дёрнул так, что едва не порвал трос. Дронов не успел ещё завернуть последний болт на запаске, как на шоссе рухнул ливень. Одежда промокла в первую секунду, молнии били в землю совсем рядом; гром гремел так, что Андрей не слышал собственных матюгов.
Водные потоки сократили видимость до нескольких метров. Андрей, зло ощеряясь, вёл машину на черепашьей скорости и метров через двести едва не въехал в замечательный по объёму информации натюрморт. С десяток знаков украшали вкривь и вкось сколоченный деревянный щит — Дронов разглядел «кирпич», «ремонт дороги» и, венчающую шедевр безопасности, стрелку «объезд».
Объездная дорога почему-то не значилась в атласе и совершенно не внушала оптимизма по поводу… по всем поводам. Ливень кончился, небо украсилось звёздами и зарозовело на востоке. Но было не до красот: выбоины неизвестной глубины, скрытые под ровной поверхностью воды, заставляли водителя покрепче сцепить зубы. «Держись, старушка!». Старушка держалась, скрипела, гремела и даже, кажется, стонала, но ехала.
Когда солнце только показало свой краешек над горизонтом, на границе поселка с веселым названием Ладушкино Дронова остановил сонный гаишник. Вяло взмахнув жезлом, рыцарь дорог отлепился от столба с ржавым указателем и неспешно направился к притормозившей девятке.
— Сержант Спиридонов, предъявите… — что предъявлять, сержант уточнить поленился.
— А в чём дело-то? — зло бросил Дронов через открытое окно.
— Здесь скорость не больше двадцати.
Андрей чертыхнулся, с таким ограничением никакого радара не надо. Пришлось доставать стольник. Сержант наблюдал за суетой нарушителя, не меняя выражения. «Странный какой-то, глаза стеклянные… С перепою, что ли?» — мелькнула мысль.
Увидев в своей руке банкноту, Спиридонов произнес без выражения, как автомат:
— Попытка подкупа при исполнении… Гражданин, прошу пересесть на пассажирское сиденье…
— Да ты что, сержант?!
— Прошу пересесть.
Дальше всё пошло по совсем дурацкому сценарию. Припомнить, как развивались события, Дронов потом не мог, как ни старался. Опомнился он только вечером, обнаружив себя в «обезьяннике». У его ног прямо на полу храпел невзрачный помятый тип, в спёртом воздухе густо воняло хлоркой и перегаром. В памяти мелькали лица, погоны, протоколы — пальцы, черные от краски, мелко дрожали.
«Там же Дашка ждёт…», — вяло подумал он и лёг на нары.
— Эй, как там вас, Дронов, проснитесь! — разбудил его громкий голос.
Загремела отодвигаемая решётка. Щурясь от яркого света, Дронов хмуро посмотрел на стоящего на пороге камеры милиционера.
— Лейтенант Серёгин, — представился он. — Приношу извинения за неудобства, наши сотрудники погорячились. Вот ваши документы, ключи, деньги. Вы свободны.
Сил качать права не оставалось, Андрей молча взял бумажник и ключи и пошел к выходу. Лейтенант извиняющимся голосом проговорил ему в спину:
— Наш Спиридонов простыл, температура у него, да устал зверски накануне. Как он там оказался, не понимаю. Извините…
Проверив бумажник, Дронов убедился, что главный вещдок, злосчастный стольник, так и не вернулся на место. Солнце уже зашло, а ночь всё не наступала. Спросив у запоздалого прохожего дорогу, Андрей тронулся было в указанном направлении, но, вспомнив, достал телефон и вызвал Дашу.
«…Абонент временно недоступен».
Освещение на улицах городка было. Просто очень редкое: одна лампочка на улицу, максимум. Но плутал Дронов недолго, да и городок-то невелик.
От усталости чувствуя себя деревянным, он подошёл к подъезду, потянул скрипучую дверь.
— Андрей Иваныч, не спешите, — раздался за спиной тихий уверенный голос.
Андрей обернулся. Фигура человека, слабо различимая на фоне кустов, медленно двинулась в его сторону.
Проклиная всё на свете, Дронов спросил сухо:
— Кто вы? Мы знакомы?
— И да, и нет, — в голосе мужчины послышалась усмешка.
Он вышел на сравнительно хорошо освещенную дорожку и оказался пожилым мужчиной лет пятидесяти. Строгий чёрный костюм, трость и шляпа никак не соответствовали месту и времени.