Проводник, оставив нас в кустах, направился на хутор и вернулся минут через сорок с заспанным взъерошенным пареньком лет четырнадцати-пятнадцати.
- Мой племянник... Отведет вас к надежному человеку. Тот переправит через Маас и доставит в Эйндховен.
Наверное, заметив беспокойство в наших глазах, проводник понимающе улыбнулся и положил руку на плечо мальчика.
- На него можете вполне положиться. Он места эти лучше всех знает...
Он пожал на прощание руки и отступил немного назад, молча предлагая нам повернуться и уходить прочь. Мне хотелось обнять его. Мы провели ночь в его доме. Он снабдил нас едой и привел сюда, рискуя, конечно, собой, семьей, родственниками. Сдержанность пожилого чиновника мешала мне выразить чувства самой искренней благодарности. Но Георгия она не остановила. Он шагнул к голландцу, стиснул его плечи в своих больших руках и поцеловал в щеку.
- Спасибо вам! Большое спасибо за помощь!
Голландец растерялся, покраснел и неуклюже потянулся губами к его щеке.
- Это вам спасибо, вам... Разве может наша помощь сравняться с тем, что вы, русские, для всех сделали? Мы не вам, а себе помогаем. Вам большое спасибо...
Затем, словно стыдясь своих неожиданно прорвавшихся чувств, чиновник еще отступил, сделал глубокий поклон, быстро повернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Когда он исчез за деревьями, паренек солидно покашлял, чтобы обратить внимание на свою персону. Он был серьезен и важен и показывал всем видом своим, что понимает ответственность поручения. Однако удержать маску важности надолго не мог, и лицо его осветилось славной, застенчивой детской улыбкой.
Несколько часов продирались мы сквозь лес, лишь изредка выходя на просеки или попадая на тропинки. Паренек шустро бежал впереди, то ныряя в кусты, то обходя их, то скатываясь в лесные лощины и овраги, то огибая их. Старый лес сменялся молодняком, невысоким, но густым, и ровные аллейки недавних посадок вели нас от одной чащи к другой.
К полудню вышли к большой реке. Мощная и мутная, она медлительно несла свои воды, едва державшиеся в плоских берегах. Наш молодой проводник повернул вдоль реки, к маленькому кирпичному домику. Дверь домика оказалась на запоре, и на стук мальчика никто не отозвался. Тогда он потянулся за притолоку, достал ключ и, распахнув дверь, сделал приглашающий жест обеими руками, точно вносил что-то в дом. В просторной комнате, окна которой смотрели прямо в воду, пригласил нас сесть и тут же исчез.
Вернулся он лишь через полчаса в сопровождении невысокого мужчины, большерукого и плечистого. Его широкое лицо было морщинисто. Светлые пятнышки чешуи поблескивали на замасленном комбинезоне, и от него несло сильным запахом рыбы. Рыбак остановился у двери и осмотрел каждого из нас по очереди: сначала и с особым вниманием Георгия, потом меня. Видимо, осмотр удовлетворил его, потому что морщинки вокруг серых, глубоко сидящих глаз стали резче, глубже, темные шелушащиеся губы раздвинулись в улыбке, и он шагнул к нам, протягивая большую руку с жесткой исполосованной шрамами ладонью.
- Как добрались? Устали?
Он с явным удовольствием выслушал ответ, что добрались хорошо. Не отрывая от наших лиц своего взгляда, поймал левой рукой голову мальчика и притянул к себе.
- Проводник у вас хороший был, - сказал он, не глядя на того. Следопыт. Настоящий следопыт...
Рыбак покормил нас и уложил спать, сказав, что ночью пойдем дальше. Мы слышали, как он закрыл дверь и ушел. Некоторое время лежали, прислушиваясь к большой, как будто бескрайной тишине, которая царила вокруг.
Георгий поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.
- И тут подземка, - шепотом проговорил он, не то спрашивая, не то утверждая.
- Наверно, подземка.
- Подземка, - уже более уверенно повторил Георгий. - Крестьянин, Макс, чиновник, подросток, рыбак... Хорошо организовано!
- Хорошо.
Мое подтверждение показалось ему почему-то неубедительным. Он повернулся ко мне, опершись подбородком на поставленную на локоть руку.
- Но главное, конечно, не в хорошей организации. Нельзя послать людей на такое дело, если они не хотят рисковать собой. А они сильно рискуют, чтобы помочь нам.
- Чиновник сказал, что они себе помочь хотят.
- Чиновник мог сказать это, он, вероятно, понимает, как все переплетается. А этот подросток? Или рыбак? Разве могут они понять?
- Наверно, могут. Или чутье у них какое-нибудь есть.
Устругов недоверчиво усмехнулся, уронил голову на подушку и лишь после долгого молчания с сомнением повторил:
- Чутье...
Рыбак вернулся, когда уже совсем стемнело. Покормив нас и заботливо осмотрев нашу обувь, он вывел из домика. Шли долго, молча, только проводник изредка шипел - "ш-ш-ш", - предупреждая о неведомой нам опасности. Три раза пересекали не то реку, не то канал. Рыбак легко находил лодки, будто те были заготовлены для него заранее, греб сильно и осторожно, безошибочно и бесшумно приставал к другому берегу. На рассвете он привел нас к затемненному городу и, найдя среди многих маленьких домиков на окраине именно тот, который нужен, облегченно вздохнул:
- Слава богу, до Эйндховена добрались благополучно...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В том домике мы пробыли два дня и одну ночь, не покидая узкой и почти темной мансарды. Свет, пробивавшийся в единственное маленькое окошко, был так слаб, что едва освещал железную девичью кровать и старенький диван всю обстановку мансарды. Мрак по углам не рассеивался, и время от времени мы направляли туда пытливые взгляды: а не прячется ли там кто? Под самым окошком тихо покачивались ветки фруктовых деревьев с уже набухшими почками. Садик внизу был пуст и мал, он отделялся от другого такого же садика прочной кирпичной стенкой. Соседний садик, такой же пустой и маленький, также отгораживался от других, а те от своих соседей. Сверху эти мелкие кирпичные квадратики, треугольники и пятиугольники казались пустыми сотами какого-то большого улья.
Хозяин домика - пожилой мужчина с крупными руками рабочего и большелобым обветренным лицом - взбирался по скрипучей лестнице в мансарду утром и вечером. Он приносил еду и, пока мы кушали, тихо расспрашивал о самочувствии. От него всегда пахло машинным маслом и углем, и мы решили про себя, что он паровозный машинист. На наши вопросы, когда и куда отправимся дальше, машинист только пожимал плечами, делал вид, что не понимает достаточно хорошо наш немецкий язык. Перед вечером второго дня он принес батон хлеба и большой кусок сыра.
- Прячьте. Может, вам два-три дня ничего не удастся достать.
- Уходим?
- Уезжаете.
- Куда?
- На юг, поближе к Арденнам...
Поздно вечером он вывел нас на улицу. Миновав другие такие же маленькие и затемненные домики, мы направились по узкой, недавно протоптанной дорожке через поле или пустырь. Прямо перед нами звонко, хотя не громко, вскрикнул паровоз, потом, невидимые во тьме, застучали, звякая буферами, вагоны. Мы уперлись в насыпь, взобрались на нее и, нырнув под вагон, оказались между длинными черными составами.
У вагона с будкой кондуктора машинист остановился и постучал костяшками согнутых пальцев по стенке.
- Вилли... Вилли... Принимай гостей.
Из будки вылезла и проворно спустилась на полотно большая черная фигура. Кондуктор нащупал во тьме мою руку и молча тиснул с такой силой, что я с минуту тряс потом пальцы. Наверное, в уструговской руке он почувствовал достойного соперника, потому что удивленно произнес: "О!" взял Георгия под локоть и повел, не считая нужным сказать мне, чтобы я следовал за ними. Быстро и бесшумно кондуктор отодвинул дверь одного из вагонов, помог Устругову влезть, затем подставил руку мне и с силой подтолкнул вверх. Так же не говоря ни слова, закрыл дверь вагона и звонко стукнул запором. Оставшись в кромешной тьме, мы с тревогой прислушивались к четким тяжелым шагам, которые, удаляясь, скрипели все тише и тише. Георгий взял меня за плечо, притянул к себе поближе и прошептал: