- А хороший политрук сейчас очень пригодился бы, - виноватым тоном заметил Лобода, посматривая то на меня, то на Устругова. - С ребятами нашими поговорил бы по-душевному, чтобы поняли, что к чему. Одичали мы тут немного.
- А сам-то ты понимаешь?
- Сам-то я понимаю, - ответил Лобода, - да с другими гладко говорить не умею.
- А ты поговори, как сможешь. В своей семье даже немого понимают, и ребята тебя поймут. Ведь понимали же до сих пор?
- Понимали. Чего ж не понимать меня? Я же не немой.
Лобода направился к своей группе, усевшейся тесной кучкой под дубом. Мы не слышали, о чем говорил он с ними, но видели, что его внимательно слушали. Только Химик выкрикнул что-то раза два или три, а потом тоже притих.
- Криком или приказом тут ничего не добьешься, - сказал я, кивая в сторону Химика, хотя целил в самого Устругова. - И людям этим свою волю не навяжешь, если она с их волей не совпадет. Хочешь за собой повести, сумей язык общий найти.
Устругов посмотрел на меня с насмешливым любопытством.
- Ты, кажется, промежду меня, как говорили у нас в институте, агитацию хочешь вести. Напрасно стараешься, самозванный политрук, если чин проповедника тебе не нравится. Я это и без тебя хорошо понимаю.
- А если понимаешь, то какого же дьявола действуешь по-иному?
- Как это по-иному?
- Орешь, к черту посылаешь, гонишь людей прочь.
- А по-твоему, уговаривать должен?
- Не уговаривать, а убеждать.
- Не вижу разницы.
- Не видишь, тогда уговаривай.
- Ты назвался политруком, ты и уговаривай.
Наш разговор был прерван появлением новых людей. Подобно "братьям-кирпичникам", они были мокры, грязны и утомлены. Это была группа капитана Хорькова. Узнав его, мы поспешили навстречу. Невысокий широкоплечий капитан был немного грузноват для своих тридцати двух лет, но двигался легко, даже изящно. Конечно, сейчас, утомленный, обросший, мокрый, он выглядел скорее лесным разбойником, чем офицером, и понимал это.
- Видик у нас страшноватый, - пожимая нам руки, сказал Хорьков вместо приветствия. - И устали до чертиков. Надеялись тут поспать, а разве тут поспишь? Простуда обеспечена.
- Боитесь насморк схватить? - спросил с едва уловимой усмешкой Георгий.
- Конечно, - серьезно ответил капитан, - конечно. Насморк может серьезно помешать нам.
- Верно, - согласился Устругов, теперь уже откровенно посмеиваясь. Французские историки до сих пор уверяют, что Наполеон не одержал решающей победы под Бородино потому, что у него в тот день был насморк.
Только теперь Хорьков сообразил, что над ним посмеивались, и досадливо сдвинул к переносице свои необыкновенно толстые черные брови.
- Вы напрасно смеетесь, - заметил он. - Если схватим насморк и начнем чихать, то как сможем подобраться тихо и незаметно к охране на мосту? Или к бараку? Или еще куда? Едва ли вы будете смеяться, если ребята, с которыми поползете к мосту, начнут чихать один за другим...
Несколько устыженные, переглянулись мы с Георгием: и тут неудачно получилось. Капитан не стал наслаждаться нашим обескураженным видом. Сказав: "Одну минутку", - он повел своих людей повыше на склон. Там они наломали веток и положили на землю толстым слоем. Затем улеглись на них сами, тесно прижавшись друг к другу.
Капитан вернулся к нам и деловито осведомился:
- А бельгийцев еще нет?
- Нет, они придут попозже.
- Значит, и взрывчатки еще нет? И горючей жидкости?
И, не ожидая подтверждения, пояснил:
- Надо бы пораньше эту жидкость получить. В чем она? В бутылках? Удобны ли они для бросания? Тяжелы?
Ни я, ни Георгий не могли ничего сказать: не догадались спросить.
- Ну ладно, тогда подождем бельгийцев, - снисходительно объявил Хорьков. Он пошел к своей группе и пристроился спать.
- Да, Костя, в командармы мы с тобой не годимся, - со вздохом произнес Устругов после длительного молчания. - С одними поссорились, другого на смех попытались поднять, да сами в лужу сели. О самом важном спросить ума не хватило и товарищам своим даже такого пустякового совета, как наломать веток, дать не смогли.
- Командармы мы действительно неважные, - в тон ему отозвался я. - И то хорошо, что хоть сами поняли это.
- Способность человека утешать себя, - сказал Георгий, - может, наверно, соревноваться только со способностью его крови свертываться при ранениях.
- И то и другое, Гоша, очень полезно. Пошли-ка лучше к "братьям-кирпичникам" и сделаем то, что сделал Хорьков.
Спали недолго, но тем не менее сон освежил нас, и мелкий дождь, который продолжал лить, уже не угнетал, как утром. Мы совсем приободрились, когда увидели Шарля с бельгийцами. Нагруженные рюкзаками и небольшими ящиками, те двигались медленно и осторожно, как полагается людям, доставляющим либо очень ценный, либо опасный груз.
Между Шарлем и Стажинским шагал высокий щеголевато одетый человек. Заметив нас, он передал свой ящик Стажинскому и поспешил к нам, еще издали приветственно взмахивая рукой. Этого ему показалось недостаточно, он сорвал с себя шляпу и замахал ею. Только теперь узрев его высокий, с большими залысинами лоб, признали мы Прохазку и бросились навстречу ему. Историк и литератор не очень изменился на свободе, хотя, конечно, скулы уже не выпирали, как раньше, готовые прорвать кожу на щеках, и глаза не казались ввалившимися куда-то в глубину черепа.
Со своей обычной вежливой улыбочкой чех облобызал нас, осведомился, как живем, выразил "искреннюю радость", услышав, что живем неплохо, похвалил обоих за хороший вид и под конец объявил, что на этот раз нам не удастся избавиться от него, как избавились на том мосту, недалеко от лагеря Бельцен. Но теперь мы и не собирались делать это.
- Ну вот, теперь снова почти все собрались вместе, - с натянутой улыбкой объявил Прохазка. - Все, кто бежал из Германии: Устругов, Забродов, Стажинский, я. Калабутина я тут совсем недавно встретил, а про Бийе слышал, что он поправился и тоже в лесах где-то действует. Хаген и Крофт в Голландии.
Чех старательно пропускал имя Самарцева: знал, наверно, о его судьбе от Стажинского и избегал бередить наши раны.
Воспоминания о недавнем прошлом не могло быть приятным или вдохновляющим, тем более перед нападением на мост, и мы, не сговариваясь, почти сразу перешли к настоящему. Устругов начал расспрашивать Шарля, сколько и какой взрывчатки достали, какой длины шнур, не подмочили ли батарею.
Подошедший Хорьков сам представился говорившим по-русски Прохазке и Стажинскому и попросил меня познакомить его с Шарлем. Однако, кроме своей фамилии, не сказал ему ни слова и тут же толкнул меня под локоть.
- Пусть жидкость горючую покажет.
Один из бельгийцев развязал рюкзак и вытащил небольшую картонную коробочку. В ней оказалась плоская, как фляжка, небольшая, но тяжелая черная бутылочка. Капитан подержал ее на открытой ладони потом стиснул пальцы и замахнулся, вызвав на лице бельгийца испуг.
- Ничего, бросать удобно, - определил Хорьков. - Посмотреть, как действует, было бы неплохо.
- Действие вечером посмотрим.
- Вечером поздно будет, - возразил он мне. - Оружие всегда до боя проверять надо.
Стажинский поддержал его. Шарль, выслушав пожелание капитана, нашел его вполне разумным: действия горючего он тоже не видел.
Мы спустились в низину, где росла высокая густая трава и ярко белели березочки. Капитан отошел в сторонку и, коротко размахнувшись, запустил бутылку. Она ударилась о березку, и почти в ту же секунду березка, обрызганная жидкостью, запылала. Затрещали нежные веточки, листья свертывались в маленькие черные трубочки. Огненные языки обвили обуглившийся в несколько секунд ствол. Задымила и густая мокрая трава. Даже находясь метрах в двадцати от этого страшного факела, мы чувствовали его горячее дыхание.
- Валлон правильно сказал: эти бутылки страшнее гранат, - напомнил Устругов. - Жидкость вползет в любую щель и выжжет все.