А потом случилось неожиданное: автомобиль укатил, оранжевый закат окрасил мои голые стены, и я почувствовал легкость. Я всегда думал, что хочу быть заселенным домом, пусть даже меня займут бездомные или подростки станут искать место, чтобы заняться сексом или накачаться наркотиками. Вместо этого я ощутил, как с моих плеч свалилось огромное бремя, и только порадовался, когда начала распространяться плесень и я отсырел от дождя. Это недоступно пониманию Каро; она уговаривает меня перестать сутулиться, напоминает, что вывешенная снаружи табличка «Продается» так и останется на месте, если я не приложу усилий.
Под крышами некоторых домов прожило свою жизнь не одно поколение. Некоторые увидели несколько семейных циклов. У меня был только один, и в этом тоже есть что-то прекрасное. Ада. Как я завидую простому пути ее тела: дыхание прекратилось и земля приняла его в свое лоно. Я почувствовал, когда она умерла, хотя и находилась за столько миль отсюда. Похожее ощущение я обычно испытывал при отключении электричества.
Учитывая мои крепкие кирпичи и прочные стекла, я развалюсь еще не скоро. Однако я обнаружил, что вступаю в ту стадию, которая, полагаю, присуща только человеческим существам: начал видеть сны. Дремлю я большую часть времени, зимой вижу грозы, бывающие в разгар лета, потом Чарлза, сидящего за обеденным столом, а курица и клецки еще не готовы. Я лишь ненадолго шевельнусь от непрерывной болтовни Каро, а затем снова погружаюсь в сон. Полагаю, однажды проснусь к своему окончательному демонтажу или, подобно спящей красавице, к поцелую новой сердечной боли, восстанавливающей меня, возвращающей невыразимое.
Уиттенберг-Виллидж
Звонит старшеклассник и спрашивает, живет ли еще Крис Кригстейн в городе или где-то рядом. Они пишут для школьной газеты «Тайгер треке» материал под названием «Выдающиеся спортсмены Чаритона: Где они теперь?», и ему нужно узнать, как с ним связаться.
– Разве у вас нет летних каникул? – спрашиваю я.
– Я в летней школе, – отвечает он таким убитым голосом, что я диктую ему номер сотового Криса и номера телефонов в офисе, и адрес электронной почты, хотя Крис и Элиз неоднократно просили меня никому их не сообщать. Я предупреждаю парня, что Криса крайне трудно поймать; половину времени он находится в Саудовской Аравии, в Китае или бог знает где. Мальчишка бормочет слова благодарности и вешает трубку как раз в тот момент, когда я собираюсь спросить его о шансах нашей команды на региональном турнире этой осенью.
– Фрэнк, – кричу я из кухни, – ты знаешь, где на этой неделе Крис?
– До четверга в Дубае, – кричит в ответ Фрэнк.
Он всегда знает. Секретарь Криса присылает последние данные на нашу электронную почту, и Фрэнк прочитывает их так же внимательно, как прогнозы погоды и некрологи. Если вы хотите узнать, кто от чего умер, какая будет погода во вторник и в каком часовом поясе находится его сын, спросите Фрэнка.
Я выхожу на веранду с двумя ледяными бутылками диет-колы; он смотрит через улицу, где в разгаре ярмарка округа.
«Лучшие в городе места в зрительном зале», – любит отвечать Фрэнк, когда кто-нибудь звонит и спрашивает, каково это, жить в Уиттенберг-Виллидж. Если это наши друзья, до сих пор живущие в собственных домах, в их голосах звучит самодовольство. Если это наши дети, голоса у них виноватые. Завтра будет три недели, как мы покинули ферму.
Наверное, для любого, въехавшего на парковку, это выглядит странно: все мы сидим на своих крохотных верандах, уставившись на другую сторону шоссе, словно в автокинотеатре под открытым небом. Большинство из нас в купальных халатах, хотя мы с Фрэнком по-прежнему носим одежду для жизни, как я привыкла ее называть. Фрэнку не нравятся подобные шутки, и мне кажется, что его вымученная радость по поводу переезда сюда – полная чепуха. Но злость, всё поднимавшаяся во мне и в нем, теперь улеглась; раньше, когда мы были молодыми и какие-то его слова меня раздражали, я воспринимала это, как гремучую змею в комнате, которую нужно убить или спастись бегством. Теперь это можно сравнить с жужжащей в августе старой мухой, с которой ты миришься, поскольку тебе слишком жарко и лень встать со стула.
Этим летом северо-восток Индианы пережил страшную засуху, и поля, окаймляющие ярмарку, побурели. Фрэнку это не дает покоя, хотя незадолго до переезда сюда мы продали свои кукурузные и бобовые угодья.
– Вся надежда на озимую пшеницу, – говорит он мне сейчас. После этого мы сидим молча, потягивая колу.