— Туда нельзя! — кричит он дрожащим голосом, — в центр нельзя! Бомбят центр!
Кроули пытается было пройти мимо, но напуганный мальчишка хватается за него, пытается удержать.
— Вы спятили? В центр нельзя, нельзя!
— Там храм святой Марии, — отвечает Кроули очень-очень спокойно, осторожно разжимает пальцы на своем рукаве. — Он выстоит. Обязательно.
Мальчишка снова хватается за его рукав.
— Не бросайте меня. Пожалуйста! Не бросайте! Я не могу! Я не выберусь один!
Кроули кивает ему обреченно — идём.
— Как тебя зовут? — спрашивает.
— Матис(1), — отвечает мальчик едва слышно.
Кроули едва сдерживается, чтобы не фыркнуть, вот уж и правда подарочек достойный его. Спасибо, мама.
— Он выстоит, Матис, — добавляет Кроули убежденно. Он просто верит всей своей душой в то, что ублюдочный храм выстоит. Просто обязан.
Они подходят достаточно близко, чтобы увидеть красочные развалины храма святой Марии.
Кроули смотрит на развалины, замерев. Не может быть. Невозможно. Однако вот оно — доказательство невозможного, прямо перед глазами. Он опоздал. И что он скажет Ангелу? Валялся в отключке? Собирал людей по улицам? Был занят убийствами животных? Да черт возьми, это и скажет. Никто бы не справился. Никто. Даже гребаный архангел Гавриил, как ему вообще пришло в голову послать сюда Азирафаэля. Последняя мысль приводит в ярость.
— Вы же сказали — она устоит, — практически неразборчиво говорит Матис, крепко вцепившийся в его руку.
— Она устоит, — отвечает ему Кроули, — она останется, как память о прошедшем. Ее не забудут, — вой сигнальных ракет все ближе и ближе, — ее восстановят, и она будет символом. А теперь, давайте-ка, идем в доки.
Он подгоняет свою маленькую компанию, но и тут не успевает. Прямо навстречу движется ревущая огненная стена, без малейшего просвета. Матис плачет, не скрываясь.
— Назад!
Кроули подхватывает Майю на плечо, хватает за руки безымянную девушку и Матиса.
— Закройте глаза, — командует Кроули, и знает, что его послушают. Сейчас он говорит своим истинным голосом, тем, проникающим в самое нутро человека, тем, что он используют, искушая, и ему невозможно отказать. Во-всяком случае люди на такое не способны.
Кроули разворачивает крылья над ними, закрывая смертных. И идёт вперед сквозь ревущее пламя. Ведет людей сквозь огонь, заслонив крыльями, бесстрашно ступает в надвигающую огненную стену. Идет, не смотря на лежащие тела на земле, не вспоминая сколько раз за свою жизнь ему доводилось идти сквозь пламя. Он думает только о маленьком магазинчике в Сохо и верит, что обязательно вернется туда.
Огонь облизывает черные перья, практически ласково, не смея причинить ему вред.
Кроули крепко держит руки людей. Думает о том, что именно напишет в своем отчете. Как присвоит себе и ненужную бомбардировку, и разрушенный храм. И даже идею сохранить остов храма, как напоминание. Да, отличный символ. Он не упомянет спасенных людей. Им будут довольны.
Когда они доходят до окраины города, на улицах уже темно. Снова темно. Кроули смотрит на звездное небо и очень-очень скучает по нему.
— А что было потом? — спрашивает Дин мысленно, неожиданно для самого себя, — Майя нашла бабушку? Та женщина — заговорила? Война… кончилась на этом?
— Нет, нет и нет, — отвечают ему задумчиво, — потом были Кельн и Гамбург и Берлин. Потом Хиросима и Нагасаки. И я был там, — отвечает Кроули на незаданный ему вопрос, — везде. И везде гибли люди. Сложно поверить, что вы сами делаете это с собой.
— Я напишу про тебя! — Чак снова звучит и выглядит восторженно. — Подумать только, какая выйдет книга! Дьявол, идущий сквозь само пламя, восхитительно!
— Я не дьявол! — возмущается Кроули.
Дину кажется, что стена в его голове делается более размытой, нечеткой. Да и фигура будто отдаляется.
Сам не понимая как, он знает, что когда стена растает окончательно, времени у них не останется.
— Держись там, — просит он мысленно, — ты суперсильный демон, сам говорил. Держись. Не сдавайся.
— Прости, Ангел, — вместо ответа Дин слышит чужие мысли, очень-очень далеко, едва различимо, и холодеет от ужаса, — я облажался. Но ее восстановят, и она станет символом. Я позабочусь об этом. Потом включишь в свой отчет, ладно?
— Кроули, — зовет Дин, — ты слышишь меня? Ты все еще здесь?
По стене перед ним расползаются трещины.
******
(1) — Матис — мужское немецкое имя, означает подарок Бога
========== Глава 14. Апокалипсис, которого не было ==========
— Если стена в итоге рухнет, — думает Дин мрачно, — я его к чертям отсюда выкину. Оглушу, ударю, как угодно. Может и убью ублюдка. Но больше я ему не позволю, хватит!
— Ну что за глупости опять, — слышит он слабое, — не порти все, мы так долго продержались.
И Дин понимает, словно в его голову это вкладывают. Понимание. Когда (если) Кроули отпустит его, уйдет, ему все равно будет, что показать. Вот зачем его вообще пустили туда, чтобы ему было что показать потом. Все те пропущенные моменты, слишком личные, слишком важные для Кроули:
Вот Азирафаэль сосредоточенно читает свое новое приобретение, хмурится, на лбу — тонкие морщинки, от силуэта исходит едва заметное золотое сияние. Это так много — показать Чаку лицо ангела, разве ему не хватит? А если и не хватит: вот Плотник улыбается протянутому яблоку, красному с желтой узкой полосой на боку, принимает, задержав пальцы чуть дольше необходимого. Вот Гавриил, молодой, юный совсем, пытается сотворить облако, а выходит ливень, и он позорно ретируется, мокрый, растрепанный. Вот Вельзевул смеется над первой в мире казнью, и в этот момент окончательно умирает кусочек, что еще оставался в ней от ангела.
И это еще не все, еще многое, многое, так много, столько всего, что Дину делается тяжело дышать, разве может человеческая память столько принять?
Но он держится, он должен держаться, он держится так, как все это время держали его. И, под конец, последнее, самое важное, он слышит имя Кроули, то, старое, записанное в звездах, и запоминает его. Услышав имя, Чак примется искать упоминания о нем. У них будет время, Чаку понадобится время, чтобы что-то найти.
И тогда они победят.
— Нет, — думает Дин, сжимая кулаки, — я этого не допущу. Это слишком личное. Это — его не касается.
— О, умоляю тебя. Будто ему есть до меня дело. Пусть смотрит. Все равно потом все забудет.
— Ты сам говорил — полностью забыть ничего нельзя, — напоминает Дин. К его ужасу ему больше не возражают.
— Не только это, — слышит он едва различимое, — я дал тебе не только это. И не только для него.
Дин думает о маленьких домиках Флоренции, о грязных венецианских каналах, о шумном карнавале в Бразилии, о рождественских ярмарках и морской воде. Все, что он никогда в своей жизни не видел. Все, что Кроули незаметно, исподволь успел вложить в его голову, пока сам он говорил с Чаком, пока смотрел на картинки его жизни.
— Ты действительно все продумал, — не может не восхититься Дин, — когда ты успел?
Ему никто не отвечает
Но стена, хоть и покрытая трещинами, пока стоит. Дин все еще за стеной. Не один.
— Ты интересный, конечно, но им то откуда об этом знать? Зачем они вообще к тебе пришли? Они же ненавидят демонов.
— Мы предотвратили Апокалипсис, — отвечает Дин чужими пересохшими губами. Мучительно сглатывает, Кроули похоже совсем плохо, там, где бы он ни был.