Она не отводит взгляда. Ее глаза сумеречно-серые, как у тех, кто живет у реки. Но лицом непохожа — должно быть, умерла в дальних краях, не здесь.
Но его тревожит другое.
— Я знаю склоны гор, предгорья, долину реки и равнину за ней, — говорит он. — Но не одной семьи огненной крови здесь нет.
Застигнутая врасплох, она подходит ближе.
— Стрела из дальней семьи. — Она чертит руками круг, охватывает небо. — Но Стрелу защищал первый из видящих, и до недавних пор Стрела жила с людьми реки. — Она указывает на восток. — Стрела искала шаманов.
Когда отступают метели, а следом за ними уходят дожди, там, на востоке, можно увидить Скалы Солнца. И в любой день, пасмурный или ясный, зимой и летом, можно устремиться туда сердцем, почувствовать братьев.
Но он закрыл свое сердце.
— Я видел Стрелу во сне, — говорит он.
— Ты шаман? — Она хмурится вновь и продолжает, не дожидаясь ответа: — Но ты связанный. Стрела ищет тех, кто возьмет ее кровь.
Солнце уходит, и Тень возвращается. В тусклых сумерках снег скрипит под ее шагами. Тень садится рядом. Ее дыхание клубится паром, от нее пахнет костром и красной глиной. Тень раскрывает ладонь — там новая бусина, неровная и темная.
— Охотники вернулись, — говорит Тень. Она развязывает шнурок, который сама затянула вчера на закате. — С ними женщина вашего рода. Она говорит, что знает Ачи.
На одну бусину больше. Он смотрит на свои запястья и молчит. Колдовской круг слишком долго держал его на вершине горы, и жажда догнала, прижалась тесно. Он не хочет говорить голосом жажды.
Он поднимается на ноги, стряхивает снег. Движения медленные и тяжелые, словно он снова стал человеком. Тень не может коснуться его души, но земля забирает силу, с каждой бусиной, с каждым днем года.
Тень смотрит на него снизу вверх, ее лицо расчерчено красной охрой. Тень не теряла времени, пока он пел, провожая вьюгу. Тень колдовала, и следы колдовства остались на коже.
Он помнит Тень молодой. Мужчины дрались из-за нее. Почти все они теперь в дальней пещере, под слоем земли и пепла.
Жажда подсказывает слова, но он сдерживает их, и идет вниз по тропе.
Время Тени уходит. У Тени нет дочерей. Ей некому передать связанного, — так он хочет сказать, но молчит.
Тропу замело, ноги по колено уходят в снег, и каждый шаг медленный, как шаг человека. Кровь просит умчаться вниз, — стать быстрее дыхания, легче пера перепелки. Но бусины тянут к земле, и заснеженный склон не кончается еще долго.
Тень обгоняет его, но он не может ускорить шаг. Из пещеры течет тепло, там трещит огонь, в дымном воздухе пляшут души оленей, их тела жарятся над костром. Там Стрела сидит среди людей, они протягивают к ней руки. Она оборачивается, встречается взглядом, ее губы в крови.
— Стрела, — говорит он, но не подходит, садится у выхода, прислонясь к стене.
Ему нельзя подходить к людям, пока не угасла жажда.
Тень спешит к нему, протягивает рог, полный до краев. Резная кость привычно ложится в руки, он пьет.
Он связанный. Ему нельзя пить кровь из жил людей. Лишь кровь из рога, смешанную с колдовством.
Эта кровь уносит жажду и связывает его крепче, с каждым глотком.
Тень гладит его по голове, как ребенка.
— Каждый охотник отдал каплю своей крови для Ачи, — говорит Тень. — Все они любят его.
Стрела смотрит на них из глубины пещеры. Ее волосы окрашены пламенем, вокруг нее струится дым. Она не отводит взгляда.
— Ачи знает эту женщину, — говорит он. — Пусть Тень даст мне поговорить с ней.
От выпитого зелья мысли становятся легкими, и без песен и танца мир расступается, показывает скрытое.
Стрела сидит перед ним. Холод зимы подступает к ней справа, тепло пещеры тянется слева.
Он смотрит на Стрелу и видит ее огонь. Пламя течет в ее дыхании и сердце, пламя облекает ее как накидка. В этом огне он видит прозрачные ясные нити — след защитника, не родного ей по крови. Нити звенят и плачут, дрожат в кончиках ее пальцев.