— Ничего, господин штабс-капитан, — усмехнулся я, — со всеми бывает. — Подумав, хмыкнул. — И не штабс-капитан даже, а капитан. И подпоручик Недудко…
Недудко, растопыривший уши в ожидании императорского заветного слова, не удержался:
— Неужели поручик? Второй год мимо чина пролетаю, словно кто-то наколдовал.
— Так чего уж там, и подпоручик пусть станет поручиком, — усмехнулся я. — Хотя, тоже несправедливо. Пусть подпоручик Недудко станет штабс-капитаном. Вернее, сделаем так. Считайте, что я вас вначале произвел в поручики, а потом в штабс-капитаны, — перевел взгляд на счастливого новоиспеченного капитана Вострецова, сказал и тому: — И вас, господин капитан, это тоже касается. Сегодня, в три часа по полудни я вас произвел в штабс-капитаны, в три часа две минуты — в капитаны. Это чтобы никто не считал, что вы через звание прыгнули. Примета плохая. Как прибудем на базу, — пообещал я, — отыщите мне лист бумаги, я собственноручно указ о присвоении званий напишу. Командующий фронтом вас потом включит в приказ, вот и все.
Можно, разумеется, сделать еще проще. Дать «отмашку» Толбухину, и приказы оформят и без меня. На то писаря имеются. Но коли уж сорвалось с языка, придется писать.
Про ордена, которые должны пролиться на грудь обоих офицеров, я даже и говорить не стал. Это само-собой. И, коль скоро они теперь штабс-капитан и капитан, так и ордена должны быть повыше, нежели офицерам, но чином поменьше.
Капитан и штабс-капитан вскочили, вытянулись по стойке «очень-очень смирно» и вполголоса рявкнули:
— Рады стараться, ваше величество!
Мне стало и грустно, и немного смешно. Грустно, потому что уж слишком малая цена за мое спасение. А народ-то, пусть и призванный из запаса, как Вострецов, возрастной и сидеть им в подпоручиках и поручиках вроде бы уже и неприлично.
Ладно, пусть меня еще не спасли, но должны же в конце-то концов выйти к базе? Там, где безопасно.
— Так что, господин капитан, какие еще у нас трудности? — спросил я, возвращая офицеров к суровой действительности.
— А трудность, ваше величество в том, что у этого перекрестка могут быть валькирии, — скривившись, сообщил Вострецов.
— Валькирии? — переспросил я. В моем понимании, валькирии — это воинственные девушки, которые уносят в Валгаллу души воинов, павших на поле брани. Так, по крайней мере, написано в «Эдде». Правда, саму «Эдду» я не читал — ни «Старшую», и ни «Младшую», но неоднократно читал различные пересказы скандинавских саг. Понимаю, что в здешней реальности я уже встретил немало мистического и волшебного, но появление девушке — помощниц Одина, это уже перебор.
— Это они себя называют валькириями, — пояснил капитан Вострецов. — А на самом-то деле — это женский вспомогательный батальон, сформированный из здешних немок. У некоторых отец немец, а мать полька, или наоборот. Как их там правильно? Фоксдойч или фельксдойч…
— Фольксдойче? — уточнил я.
— Именно так, ваше величество, — обрадовался Вострецов.
Ишь, а я-то считал, что этот термин принадлежит только моему времени. Фольксдойче — немцы, проживавшие за пределами Германии, чью принадлежность к «арийской расе» приходится отслеживать на основании принадлежности к ней кого-то из родителей, или языку. Кажется, его приписывают самому Гитлеру. Но тут-то территория, принадлежащая Германской империи, а сам несостоявшийся фюрер пишет картины. В моей истории фольксдойче были еще более агрессивными, нежели те, кто проживал в самой Германии.
— Так вот, эти бабы — прошу прощения, женщины-полукровки, объявили, что они станут преследовать всех врагов Германской империи. Дескать — если их на фронт не пускают, так станут искать врагов в своем тылу. Вот, им командование и поручило охрану кое-каких важных объектов. Железнодорожных станций, некоторых перекрестков. Ну, на сколько у них народа хватает. Вот тут у нас как раз и перекресток, а недалеко имеется железнодорожная станция. Значит — точно валькирии стерегут. Когда сюда шли, чудом прошли. А вот сейчас вполне возможно, что наткнемся.
— А стреляют они как?
— Стреляют, ваше величество, отлично, — вступил в разговор Недудко. — И в рукопашную ходят, как бешеные. Я как-то в группе был, которая эшелон должна была под откос пустить. Напоролись на такую охрану. А вроде — в женщин и стрелять-то совестно. Пока думали, они двоих наших положили. Пришлось отвечать. А на сближение пошли, так тоже — рука не поднимается, чтобы бабу ударить…
— А пришлось?
— Пришлось. А куда деваться? — вздохнул штабс-капитан. — Если женщина взяла в руки оружие, с нее уже спрос другой.
— А если нам перекресток обойти? — спросил я. Ужас, как не хотелось воевать с женщинами, пусть они и валькирии.
— Если обходить, так и некуда. Вот тут болото, а там — железная дорога, она тоже под охраной.
Я махнул рукой, показывая, что чему быть — тому не миновать. Значит, придется пройти этот клятый перекресток. Как там писали партизаны в своих воспоминаниях? Что самым сложным для них было «форсирование дорог», так? А чем мы нынче отличаемся от партизан?
Да, а где наша девушка, что была монстром? Опять спит? Вот это да. Надо будить, и в путь.
Переходить опасный участок все-таки решили ночью. Выйдя к перекрестку, залегли за деревьями. Вострецов, вооруженный биноклем, вглядывался в местность, потом хмыкнул:
— Кажется, чисто… И опасности не чувствую.
Капитан предложил глянуть в бинокль и мне, но я отказался. Что там смотреть-то? Вышку, вроде блок-поста, стоявшую как раз на пересечении дорог. И кто тут ее поставил? Впрочем, ответ очевиден.
И мы двинулись неторопливой трусцой, словно волки, идущие друг за другом. Но как только вышли на перекресток, с вышки по нам ударил мощный луч света. Не иначе, там стоял прожектор, вроде тех, которые ставят на кораблях. Мысленно я материал Вострецова, с его «чувством опасности», которую он чует за километр, а сам пытался привести в порядок мгновенно ослепшие глаза. Но проморгаться, или хоть что-то разглядеть при таком мощном свете не стоило и думать.
Прикрыв глаза, я накинул на себя полог невидимости и едва не на ощупь вышел из освещенного круга.
А ведь мощный удар по сетчатке! Мне понадобилось какое-то время — секунды три, может и пять, чтобы восстановить зрение. Надеюсь, мои товарищи успели зажмуриться?
Когда я мог все видеть нормально, то разглядел, что вокруг моих соратников стоят женщины — человек десять, с оружием, в полувоенной форме — черные, но явно гражданские юбки и военные кителя с нашивками. Головные уборы — пилотки.
— Фрау капрал! Их только что было четверо, — завопила одна из «валькирий»
Капрал — мощная тетка с автоматом ППШ (откуда взяла?) растерянно оглядела мое воинство, которое еще не успело прийти в себя:
— Где же он?
— Да здесь я, здесь, — примирительно сказал я по-немецки, а потом, отдав приказ по-русски: 'Ложись!, дал короткую очередь по прожектору.
Звон разбитого стекла, лязг осколков, осыпавших нас острыми кусочками, но главное — прожектор погас, а разведчики, пусть еще и не успевшие оклематься, дружно повалились на землю, увлекая за собой Анну.
А немки, ошарашенные случившемся, сделали то, что ни в коем случае нельзя делать — открыли беспорядочную стрельбу, не разобравшись — куда палить. Нет, не изучали женщины тактику боя. Нельзя стрелять, если кто-то из ваших товарищей находится на линии огня.
— Прекратить огонь! — орала капральша, но ее возглас сменился криком боли. Кто-то из раздухарившихся подчиненных всадил своей командирше пулю в живот.
В общем, четыре «валькирии» были либо убиты, либо тяжело ранены, еще две ранены легко. Но четверо вооруженных женщин — это не десять.
Вострецов и Недудко, ориентируясь только на звук, принялись драться. Свою лепту внесла и Анна, накинувшаяся на ближайшую женщину. Ну и я, по правде сказать не стоял без дела. Увидев, что капральша, превозмогая боль тянется к своему автомату, просто отобрал оружие.