Обидчик ослабил хватку, а затем отпустил меня. Подростки ушли, остался только один он. Для меня всегда было загадкой, как четырнадцатилетний мальчик может быть лидером среди старших ребят. Но, несомненно, это было так.
Я поднялась на ноги, откинула волосы назад и направила взгляд на Шона. Какие у него были намерения? Что он придумает на этот раз?
Несколько секунд мы пристально смотрели друг на друга: я – исподлобья, он – сверху вниз.
– Какого черта ты тут делаешь? – наконец заговорил он.
– Не твое дело, – огрызнулась я.
– Ты не забыла, благодаря кому осталась без синяков?
Я через силу усмехнулась.
– Так вы избиваете двенадцатилетних девочек?
Я понимала, что сама виновата в том, что произошло: от таких компаний нужно держаться подальше и не приближаться ближе десяти метров, ну а если уж угораздило столкнуться с ними – не дерзить. Для таких, как они, закон не указ, а нравственные законы – детские сказки. Я поступила очень опрометчиво. Только я не могла понять одного: почему Уайт не дал им сделать мне больно? Тут же вспыхнуло воспоминание: замах, объятие, сковывающее движения, крик, рука на губах, укус, отталкивание, падение… Хотя сам делал и не однократно.
– За тобой выполнение задания, – продолжил Шон.
Я хотела возразить, но он не дал мне вставить слово.
– Ты ведь не пойдешь домой, верно? Не сомневаюсь в этом. Поэтому переночуешь в комнате Евы.
Я ошарашенно на него посмотрела, не произнося ни слова, потому что просто не знала, что сказать. Настолько странно было слышать это от него. Он всегда толкал меня вниз, а в тот момент подал руку… В этом должен был быть какой-то подвох, но я не могла понять, в чем он заключается.
– А что, если я хочу переночевать здесь, в парке? – упрямо спросила я, пытаясь не выдать своего смятения.
– А ты хочешь? – он пробежался по мне взглядом.
Да, мне было холодно, я была в легком теперь еще и грязном платье, замерзшая, напуганная и все еще злая на мать. Хочу ли я остаться здесь?
– Нет. Но от тебя я подачек не приму.
Голос дрожал: за меня говорила гордость, даже страх, я боялась ошибиться, снова попасться в ловушку, прекрасно понимая, что из этого может выйти. Я чувствовала, что Шон был искренен и в его намерении не было никакого подвоха, но разум отказывался это принимать. Опасаться его, избегать, отвечать грубостью – защитной реакцией на боль – эти правила превратились в инстинкты. Я не верила, что Уайт был способен на сочувствие. Это просто очередная жестокая игра, придуманная им…
– Понимаешь ли, – его усталый взгляд выражал полное безразличие, – если ты наткнешься на маньяка и он с тобой что-нибудь сделает, мне будет жалко Еву. Она, дурочка, любит тебя.
Я поняла смысл, который Шон вложил в эту фразу: ему совсем не хотелось, чтобы я увидела в нем что-то хорошее или считала, что ему небезразлична моя жизнь.
Вполне очевидно, он догадался о моей ссоре с матерью: что еще заставило бы меня прогуливаться по парку в легком домашнем платье ночью? Но по какой-то причине Шон не мог бросить меня здесь. Никогда бы не подумала, что в этом жестоком мальчике есть хоть капля человечности…
У меня не было выбора, ночевать в парке действительно не хотелось, поэтому я пошла с Уайтом. Всю дорогу мы молчали, он держал руки в карманах, о чем-то задумавшись, и изредка поглядывал на меня. Было так непривычно находиться рядом с ним, не испытывая страх или неприязнь.
Как оказалось, Ева еще не спала, она любовалась звездами, сидя на качелях во внутреннем дворе дома.
Увидев меня, она спрыгнула на траву, удивленно посмотрела на Шона.
– Что-то случилось? – встревоженно спросила она.
Светлые локоны девочки развевались по ветру, выразительный взгляд был направлен на меня.
– Ничего необычного, – ответила я, – просто очередной скандал с мамочкой.
Губы Евы сжались в тонкую линию, она подошла и молча обняла меня. В такие моменты мне становилось легче. Она понимала меня, как никто другой, и всегда знала, как успокоить меня и даже поднять мне настроение в такие моменты.
Ее родители были совсем не против того, чтобы я осталась на ночь, и у них даже не возникло вопроса, предупредила ли я об этом маму: им просто не пришло в голову, что я могу этого не сделать.
А я понимала, что мама снова не заметит моего исчезновения, поэтому сообщать ей о своем местонахождении не собиралась.
– Позвони ей, пожалуйста! – умоляла меня Ева. – Она будет очень сильно переживать, если заметит, что тебя нет дома.
Ее милосердие и сопереживание людям меня всегда поражали и восхищали, она частенько выступала в роли моей совести, но я не всегда была с ней согласна.