— У богопротивного Салыра главные недруги за рубежом. Да, в Афганистане… Связаться с ними? Ох, ох… Ну, если учесть все опасности, все затраты, если они будут возмещены, то, конечно… А еще — Клыч-Мерген. Да, тот, что ушел за рубеж.
— Мы с покорностью просим вас, почтеннейший Молла-Алтыкул, — льстиво осклабившись, тотчас проговорил Мамедша и переглянулся с Шихи-баем, который почти не раскрыл рта, — чтобы вы сами отправились на переговоры с Клыч-Мергеном.
— На переговоры? Ох, ох… — мулла потупился. — Едва ли достанет сил… Всевышний не создал меня воином.
— А когда вернетесь, вас ждет большое вознаграждение, — тотчас, как было условлено между сообщниками, заверил его мирахур.
— М-м… — протянул, как бы в раздумье, Молла-Алтыкул. Но уже видно было: он согласен.
Клыч-Мерген — один из сподвижников Баба-Мергена и Хаджи-ишана, которые в разгар недавней войны возглавляли силы контрреволюции на левом берегу Аму. Родом из Бурдалыка. Человек безрассудной храбрости. В политической обстановке разбирался очень слабо. Был убежден, что Советская власть не простит ему активного участия в боях. И потому после снятия осады Керки бежал в Афганистан. Обосновался здесь в глубине Каракумов, куда не достигла власть афганского хакима[5] из Мазари-Шерифа.
Сам Молла-Алтыкул — заклятый враг Советов, лишь до поры затаившийся, — был родом из Олама, что в районе Ходжам-баса. Здесь, как и прежде, стоял у него, чуть на отшибе от селенья, просторный высокий дом за прочным дувалом.
Молла-Алтыкул от рождения был хромым — левая нога короче правой, оттого всегда ходил с костылем. Верхом, однако, ездил превосходно и когда ехал не один, костыль свой отдавал кому-нибудь из приближенных. В то время было ему уже за пятьдесят, седина густо пробилась в окладистой бороде. Сам невысокий, плечистый, широкий в кости, на округлом полном лице — живые глаза, избегающие взгляда собеседника.
После ночного разговора со своими сообщниками в Камачи Молла-Алтыкул, прихватив слугу, с которым вдвоем скрывался вдали от родных мест, верхом отправился к себе домой — отдохнуть, собраться с мыслями. В полдень следующего дня оба, хозяин и слуга, пожаловали на переправу через Аму. Здесь путников дожидался паром — громадная неуклюжая лодка с помостом для арб и животных, вьючных и верховых. С берега на берег протянут толстенный прочный канат, закрепленный на кольях. По канату паром и ползет через многоводную реку с одного берега на другой, потом обратно. Паром только что прибыл с левого берега, путники сошли на сушу, вместо них стали входить те, кто направлялся через реку — в Халач. Верховые при этом спешивались, своих коней и ослов вели в поводу. Один Молла-Алтыкул как был на коне, так и въехал на помост парома, только пригнулся немного. Знал: если спешится, то со своею хромотой не взберется в седло на зыбком помосте. И прыгать с парома на илистый берег тоже не с руки.
Вот и левая сторона. Совсем близко желтые бугры каракумского песка.
Подождав, пока все путники разбредутся кто куда, — чтобы не осталось соглядатаев, осторожный мулла вместе с верным слугой, который не выпускал из рук хозяйский костыль, направили коней на север, в сторону крепости Эсенменгли. Путь предстоял долгий, и здесь нужно было запастись водой и провизией.
Граница в Каракумах была в те времена лишь условной, никем не охранялась. Незаметно для себя путники оказались на афганской земле: до Ант-Кую добрались на третий день. Еще издали было видно: Клыч-Мерген здесь. Множество копей стояло на привязи в тени навесов из сухой колючки. Путников окликнули только возле самого стойбища. Тут не ожидали никакой опасности, дозоров не высылали.
Джигиты, охранявшие стан, оказались давними знакомцами Моллы-Алтыкула по керкинской осаде. Его с почтением приветствовали и тотчас, ни о чем не спрашивая, проводили к самому главарю. У мазанки Клыч-Мергена помогли сойти с седла. Приволакивая левую ногу, опираясь на костыль, знатный гость ступил в комнату, убранную дорогими, густо-вишневого цвета, коврами. Только посреди глиняный пол был свободен от ковров — здесь тлел очаг, дым поднимался к отверстию в потолке. Перед очагом возлежал, облокотясь о подушки, худощавый, невзрачный с виду человек — сам Клыч-Мерген. Едва завидев гостя, он проворно поднялся на ноги, протянул обе руки для приветствия. Очень обрадовался нежданному появлению давнего соратника. Не ограничившись рукопожатием, оба заключили друг друга в объятия, с полминуты стояли недвижно.
— То-то у меня веко подергивается два дня кряду, — первым заговорил хозяин после обмена короткими традиционными вопросами о здоровье. — Знакомый человек, думаю, непременно пожалует в гости. Да и чаинка, гляжу, торчком стоит в пиале. Знак верный… Ну, а если вы, лучшего и желать невозможно!
Появились, как водится, горячие чайники, потекла неторопливая беседа. Хитрый мулла помалкивал, заметив, что хозяин, в глуши поотвыкший от общества, рад случаю выговориться.
— Ну, как там родной Лебаб, каково людям живется? — сыпал вопросами Клыч-Мерген. — Тоска берет, лишь только подумаю… Человеку не забыть тех мест, где пролилась кровь от его пуповины… Так и стоят перед глазами родные места.
— Что говорить, — Молла-Алтыкул не спеша отхлебнул чаю. — Родина дороже всего. Как однажды спросили пророка нашего Мухаммеда — имя его да славится вовеки! — мол, какая земля лучше всех. Он ответил: Мыср[6]. Спросивший тогда и говорит: «Если б так было, то любой человек стремился бы в Мыср, а ведь этого нет». — «Верно, — ответил пророк. — Мыср — земля прекраснее всех, но та земля, где у человека кровь пролилась от пуповины, она ему и Мыср, и еще краше Мысра».
— Эх-х, а… — Клыч-Мерген потупился. — Благословенные места пришлось нам покинуть. Что поделаешь? На роду, видать, написано, А теперь уж… — он махнул рукой. — И то сказать: позднее раскаянье лишь себе во вред.
Он помолчал, отхлебнул остывшего чаю из пиалы. Молла-Алтыкул сидел недвижно, запасшись терпением.
— Ну, так расскажите, уважаемый, — снова заговорил хозяин, — как вы добрались к нам? Все ли было благополучно в пути? Что слышно по Лебабу? И в других местах…
— Погоди, погоди, Клыч-Мерген, — тихо, с выражением невозмутимости прервал гость. — Не обо всем сразу… Такой же ты проворный, каким и прежде был. Сейчас отдохну немного» про все и поведаю.
— Э, Алтыкул-ага, — теперь гостеприимный хозяин вдруг оживился, глаза сверкнули возбуждением. — Что за польза медлить? Вспомните, как кизыл-аскеры едва не обошли нас под Сурхи. Если б замешкались мы тогда хоть на минуту, не пустились наутек — все угодили бы в западню! Вы же первый сказали день спустя: спаслись, дескать, только потому, что ты у нас та-кой горячий да скорый, Клыч-Мерген…
— Да, повидали мы с тобой — до конца дней не забудется, — гость допил чай, приподнялся, огладил бороду. — Ну, слушай, зачем я к тебе явился. Как добирался, рассказывать нечего. Живой пришел, и за это благодарение творцу… Мамедша-мирахур, слышал ты про такого? — Клыч-Мерген коротко кивнул, — Абдурахмана-караулбеги ты знаешь, вместе были под Керки… Вот, теперь они оба — люди, близкие к новой власти на правобережье. Большие люди, влиятельные! По их поручению я прибыл сюда, — он умолк с важным видом, давая собеседнику осмыслить услышанное.
Клыч-Мерген молчал, явно пораженный.
— Они, Мамедша и Абдурахман, могут замолвить слово и в Керки, и даже в Бухаре, правительству этой… республики… — Алтыкул едва удержался, чтобы не произнести «богомерзкой», — замолвить словечко, чтобы тебя не тронули, если тебе наскучат эти мертвые пески и ты решишь податься в родные благословенные места.
Клыч-Мерген быстро, с явной надеждой метнул взгляд на гостя и сразу осекся. Смекнул: хитрый святоша сейчас предложит какую-то сделку. И уже без удивления выслушал дальнейшее:
— От тебя требуется совсем немного. Ты, конечно, слышал про разбойника по имени Салыр?
— Джигит настоящий, прославленный! — тотчас отозвался хозяин, уже догадываясь, к чему клонится разговор, и понимая: торг предстоит крупный.