— Вот, вот, — мулла поморщился, однако старался говорить спокойно. — И этот головорез никого над собой не желает признавать. Между тем власти решили положить конец распрям, обеспечить мирную жизнь всем правоверным… Если ты поможешь обуздать Салыра, тебе будет дозволено вернуться на родину.
Он умолк. Теперь призадумался Клыч-Мерген. Во время их беседы в комнату три раза входил и выходил парень в потрепанном халате и истертом тельпеке — подбрасывал чурки саксаула в очаг, приносил горячие чайники, шурпу в мисках. Снаружи слышалось ржание коней, чей-то говор.
— Власти, вы говорите, Молла-Алтыкул… — в задумчивости произнес наконец Клыч-Мерген, глядя на неяркое пламя. — Знаете, небось: волк и овца не станут пить из одной колоды.
— Верно, дорогой! — тотчас встрепенулся и гость. — Но сам посуди: если власть опирается на таких, как Мамедша и Абдурахман, что это значит? А то, что люди они влиятельные, какими были вчера, такими остаются и сегодня. Дальше, подумай: если власть вынуждена опираться на подобных, людей, значит — в ней ли самой сила, в этой власти? И какой она сделается завтра?
Снова он замолчал с важною миной на округлом лице. Клыч-Мерген не отводил взгляда от очага. Внезапно спросил:
— Пробовали взять Салыра? Многих потеряли?
«Уже проведал, окаянный головорез!» — про себя выругался Молла-Алтыкул. Его задача оказалась более сложной, чем предполагали сообщники.
— Потери были, конечно, — проговорил он со вздохом, поглядев в потолок. — На все воля всевышнего. Но и то сказать: искусный воин требуется в предводители войска, когда оно выступает против такого опасного, закоренелого разбойника.
Клыч-Мерген снова задумался. Льстит, старый шакал! Однако… С помощью красных аскеров, либо при поддержке тех степных калтаманов, которых он хорошо знал, еще немало бродит по обоим берегам Аму, эти «бай-ревкомы» ведь, возможно, сумеют одержать верх по всему Лебабу. Тогда, конечно, припомнят и ему, Клыч-Мергену, что отказался выступить с ними заодно… Как тут быть?
— Хорошо, — медленно проговорил он. — Можете вы мне поручиться, что Абдурахман и Мамедша не оставят меня в беде, покуда сами имеют силу?
— Поклясться готов! — тотчас отозвался мулла.
— Клялась лисица: в Мекку, дескать, отправлюсь…
— Нет, нет, оставь сомненья! Эти люди крепко стоят у власти. Иначе… Разве стал бы рисковать я, Молла-Алтыкул? Ну, сам посуди!
— Вам-то я поверил бы, да-а…
— И еще подумай, — гость уже видел, что близок к полному успеху. — Салыр теперь окрепнет, на правом берегу никому головы не даст поднять, а там, глядишь, и в Каракумы пожалует.
Этого Клыч-Мерген втайне боялся уже давно. Ведь и сам он во многом походил на Салыра. Правда, об этом предводителе калтаманов разные доходят слухи: смелый, дескать, удачливый. С баями дружбы не водит. Но если возьмутся красные аскеры, как недавно под Керки… И уж коли торговаться, так чтобы ко взаимной выгоде.
— Ну, хорошо, Молла-Алтыкул, — теперь Клыч-Мерген выпрямился. — Значит, говорите, к двадцатому числу следующего месяца войско соберется у Коне-Фазыла? Сотню всадников я приведу, даю слово. Больше — не получится, нельзя и свой стан оставлять без присмотра. Договорились? А теперь послушайте меня…
Совсем некстати появился слуга с чайниками, сластями на подносе. Невольная пауза дала возможность Алтыкулу собраться внутренне и подготовиться к тому, что теперь потребует Клыч-Мерген.
— Скажите, Молла-Алтыкул, — продолжил хозяин, когда слуга удалился. — Что слышно там, на правом берегу, о делах у нас тут в Каракумах? Вы сказали, ваше путешествие было благополучным… Разбойники не потревожили вас в пути?
— Н-нет, — промямлил гость, еще не соображая, к чему бы это вступление.
— Скажу вам прямо: в Каракумах, только уже по ту сторону рубежа, ближе к Керки, орудует еще один такой же, как Салыр. Имя его Азиз-Махсум. Не слыхали? — мулла на всякий случай покачал головой, хотя, конечно, и о нем был наслышан. — Есть, есть такой человек! Караваны останавливает уже не первый месяц. Даже у двоих джигитов не так давно его люди отняли винтовки и патроны. Самих, правда, отпустили. Сделаем так: на Салыра я пойду вместе с вами. А потом, если, конечно, одолеем его, войско не распускать. Короткая передышка, и сразу, вместе с кизыл-аскерами — сюда, на левый берег. Азиз-Махсум будет нашей второй жертвой.
Он ударил кулаком себе по колену, глаза сверкнули злобной решимостью. Молла-Алтыкул понял: сейчас необходимо согласиться без оговорок. Дальше — видно будет…
— Ты, прав, дорогой Клыч-Мерген. Обещаю убедить моих высокочтимых друзей, чтобы всею силой помочь тебе стать единовластным хозяином на левом берегу. После того, как обез-вредим Салыра, конечно… И сразу давай условимся: наш уговор крепко держать в тайне. Ведь иначе, если пронюхают оба, и Салыр, и ваш этот Азиз, что против них собирается сила, как бы они не надумали объединиться заранее.
— Да, да! — оживился хозяин. — Только… едва ли тому или другому придет на ум. Счастье наше, что нет в здешних краях человека, который сумел бы до этого додуматься.
— Ты это про кого?
— Вы, наверное, помните. Человек особенный, проницательный… Другого такого я не встречал в наших местах. Это — красный командир Нобат Гельды.
— А-а, — Молла-Алтыкул прикусил губу, опустил глаза. — Слава всевышнему, этого богоотступника нынче нет на Лебабе. Спокойствие мы сумеем водворить без большевиков. Сохранить наши обычаи, веру предков. Силу и власть в руках людей достойных, уважаемых. Искусных в ратном деле, подобно тебе, Клыч-Мерген… Кстати, скажи-ка, слышал ты что-нибудь о тех, кто из Халача ушел за рубеж? Ишан-пальван был у нас искусный борец. Ты знал его? Продолжает он заниматься своим ремеслом?
— Знал я Ишана. Человек заносчивый. А заносчивость опасна, Молла-Алтыкул. Тому немало примеров, — откинувшись на подушки, промолвил хозяин. Его потянуло на неторопливую беседу с гостем.
— Пожалуй, дорогой Клыч-Мерген, послушаем, если вспомнишь, — в тон ему отозвался гость, в свою очередь располагаясь поудобнее на ковре. — Не грех почерпнуть из кладезя мудрости, которому не иссякнуть вовек.
— Да вот вам тот же Ишан-пальван. Совсем недавно побывал он в Мазари-Шерифе, трех афганских пальванов уложил на обе лопатки. Тогда приехал, говорят, из Кабула пальван самого эмира. Непобедимый борец, слава его достигла седьмого круга небес! А Ишан тоже сделался известен в чужих краях. Значит, объявили гореш[7], люди съехались. Толкуют: дескать, тут чужак не возьмет верх, у себя дома даже собака все равно что лев… И что же вы думаете? Наш пальван с первого разу одолел афганского богатыря! Но зрители заспорили: пусть, мол, еще раз сойдутся. И эмирский пальван подал прошение хакиму города. Тот решает: пусть сойдутся во второй раз. Ишан-пальван — наотрез. Довольно, говорит, свалил я вашего прославленного борца. Шлют тогда донесение самому эмиру в Кабул, объясняют, как дело было. Приходит эмирское повеленье: пусть сойдутся. Делать нечего… Опять люди съезжаются, сели в круг, пальваны выходят.
Ишан разъярился, да и гордость кружит голову. Забыл он, видно, стыд и честь, не стал тягаться с противником, как требуют законы борьбы. Воровским приемом подбил ему ногу, повалил навзничь, коленом ему в грудь уперся. Голову поднял, оглядел зрителей. Ну что, дескать, люди, снова моя взяла? Нет, закричали ему со всех сторон. Бесчестный прием употребил, недозволенный! Тут и хаким вмешался… Аксакалы порешили не считать Ишан-пальвана победителем. Тогда и наши от него отшатнулись, прогнали от себя прочь. Пропал человек, вконец пропал! Живет подаянием, поденщиной и, говорят, умом тронулся. Вот она, заносчивость, к чему приводит!
— Заносчивым этот человек сделался давно, — припомнил в свою очередь Молла-Алтыкул. — Еще при эмире, в Халаче, на одном тое Ишан на спор живого верблюда взвалил себе на спину и с ним прошел десяток шагов. Да еще и похвалялся: дескать, садись, кто пожелает, верхом на этого верблюда — унесу, мне все нипочем!
— Сила — половина авторитета, — заметил хозяин, и гость поспешил с ним согласиться:
— Верно говоришь, Клыч-Мерген. Но не более. А может, еще и меньше… Яр-пальван из Бешира, слышал про такого борца былых времен, прославленного во всем Лебабе и Кизылкумах? Нет? Ну, слушай. Как-то не позвали его на той, но он сам пришел. Не в своей обычной одежде, папаху на глаза надвинул, так что люди его и не признали. Выступает борец, троих или четверых уложил. Снова вызывает на круг. Вышел Яр, вроде никому не известный. Схватились. Яр-пальван чувствует: противник силен. Можно б и одолеть, если силы не пожалеешь. Но решил он проверить, сколь велика его слава. И дал себя уложить на обе лопатки. Ну, конечно, победителю и хвала, и приз… А Яр-пальван отошел в сторонку, оделся, как обычно, лицо открыл. Только явился перед людьми, со всех сторон крики: «Хов, Яр-пальван! Тебя только и ждем!» Уговорили выйти на круг, схватиться с борцом, которого здесь никто одолеть не может. Это, кричат ему, не чета тем, которых ты валил с первого присеста, это прославленный Яр-пальван… Что и говорить, одолел он противника даже без особого труда. А потом и молвит всем: это, дескать, слава моя победу мне добыла. Только что, говорит, меня этот же самый борец одолел, оттого что не ведал моей славы.