— Верно говоришь, и я об этом подумал, Шихи-бай. Вот и давай подумаем: кого? Тянуть-то нельзя никак…
— Я полагаю… — Давуд помедлил, чтобы и себе придать значительности. — Молла-Меред, мой племянник… Ты ведь его знаешь. Сын моего двоюродного брата. Грамотный человек, вежливый, обходительный.
— Так ведь нужен бедняк, бедняк!
— Я об этом помню. Совсем недавно, лет пять тому, Меред учился в медресе Молла-Шир-ишана, здесь в Бешире, и работал на поденщине у бая. Сейчас живет с виду скромно. Овцы его на дальнем колодце, вместе с отарой Курбана, его отца.
— Вот, вот! — Шихи-бай восторженно хлопнул ладонями себя по коленям. — Ты замечательно придумал! Завтра же предложим этому… как его…
«Предложить-то предложим, — подумал Давуд-бай. — Да только ведь он к Бекмураду направился. А вот этого сумеем ли провести?»
Наутро гость явился как ни в чем не бывало. Поздоровались. Шихи-бай вежливо осведомился, не нуждается ли в чем товарищ из окрревкома, благополучно ли провел ночь. На вопрос радушного хозяина гость ответил уклончиво. Не рассказывать же этому льстивому баю, что они с Бекмурадом проговорили чуть ли не до рассвета — сразу нашли общий язык, и знакомых оказалось предостаточно. Ведь Бекмурад работал в Чарджуе, а Сухан Джумамурадов — на хлопковом заводе в Кизыл-Тепе. Сары поведал гостю про обстановку в Бешире — оказалось, в окружном центре полного представления о ней не имеют. И теперь уполномоченный окрревкома был готов к беседе с аульными руководителями.
— Благодарю вас, все в порядке, — сухо ответил он на вопросы и сразу же сам спросил: — Вы подготовили кандидатуру на пост председателя комитета батраков?
— Да, да! — Шихи-бай изобразил на округлом лице готовность угодить гостю чем только может. — Мы с моим заместителем посоветовались и пришли к выводу… Лучшей кандидатуры не сыскать, чем товарищ Курбан-оглы Меред.
— Так… — уполномоченный задумался лишь на мгновенье. Это имя, наряду с другими, он уже слышал от секретаря партийной ячейки. Правильно они оба предвидели: баи попытаются протащить своего ставленника. Допустить такое невозможно. В то же время следует пока щадить авторитет местного ревкома. Действовать против него с максимальной осторожностью, только опираясь на массы, на трудовых людей аула, в первую очередь на коммунистов и комсомольцев. — Хорошо… Вы могли бы вкратце охарактеризовать названного вами товарища?
— Грамотный человек, — зачастил Давуд-бай. — Учился в медресе в Халаче. Даже и русскую грамоту разумеет. Учтивый, обходительный. И деловой, в хозяйстве смыслит…
— Позвольте, — перебил гость. — Батрачком имеет задачу защищать интересы батраков, а также бедняков, что работают по найму. Тот, кого вы предлагаете, — батрак, бедняк?
— У него сейчас хозяйство среднего достатка, — тотчас отозвался Давуд-бай. — Но сам он был батраком не один год, поверьте! Тому немало свидетелей… Работал у баев, здесь, в Бешире, своего угла не имел. Интересы батраков сумеет защитить. Таково убеждение ревкома.
— Верно, — Шихи-бай с важностью глянул на уполномоченного. Он решил отстаивать свою кандидатуру до конца.
— Пусть будет по-вашему. Я прошу на послеобеденное время, часа на четыре пополудни, созвать дайхан на маслахат. Собрание общее. Но нужно предупредить, что только батраки и бедняки-наемники будут путем голосования утверждать председателя своего комитета. Предложим названную вами кандидатуру. Но, — он сделал паузу, — согласно указанию правительства республики, дайхане на маслахате имеют право называть также своих кандидатов.
Пока глашатаи бегали во все дальние концы аула, созывая граждан на маслахат на дворе возле ревкома, в домике Бекмурада шло совещание. Кроме хозяина и уполномоченного, присутствовал еще Аллак, вожак комсомольцев.
— Меред — бай настоящий! С батраками даже из одной чашки не хлебал! — с горящими глазами, бледный от волнения, выкрикнул Аллак-Дяли, как только уполномоченный назвал имя кандидата в председатели батрачкома. — Товарищ Сухан, ты верь мне… Двое родственников его у нас в ячейке. Бедняки-сироты, подпаски… Всю зиму Мередовы отары стерегли у колодцев Таллы. Богатые отары! Видишь, спрятал от глаз подальше, да и прикидывается середняком.
— Аллак прав, — неприметно любуясь своим молодым помощником, подтвердил Бекмурад Сары. — Недавно мне сказали: Меред отдавал овец даром бандиту Молла-Дурды на прокорм его калтаманов. Тайком, потому в то время люди не знали… Никак нельзя допустить такого человека в батрачком.
— Друзья, это ясно, — Джумамурадов подвел итог совещанию. — Байскому выдвиженцу дадим на маслахате отвод, и сделает это…
— Я сделаю! — Аллак даже вскочил на ноги, не в силах сдержать возбуждения.
— Принято. Согласно положению, даже одного голоса достаточно, чтобы кандидатуру снять. Но ты, товарищ Аллак, подготовь еще двоих-троих ребят к выступлению… А затем следует предложить и провести нашу кандидатуру. Бекмурад, ты назвал товарища, остаешься при своем мнении?
— Да. Джумакулчи Баба на пост председателя вполне подойдет. Я, между прочим, уже переговорил с ним. Он согласен.
И знаешь, Сухан… Ты тоже, Аллак, это должен знать: Джума-кулчи попросился, записать его в партию. Так и сказал: запиши, дескать, заранее меня большевиком… Пройдут выборы в батрачком успешно, тогда будем обсуждать, наверное примем.
— Молодец, товарищ Сарыев! Растем! Ну, а теперь давайте — в массы. До четырех повидать всех членов обеих, ячеек.
И сочувствующих, сколько успеете.
На маслахате бедняки и батраки, еще не привыкшие защищать свои права, поначалу не очень противились, когда Шихи с Давудом расхваливали своего ставленника. Но горячее, хотя и сбивчивое выступление Аллака повернуло все дело в нужную сторону. После недолгих прений председателем аульного комитета батраков и бедняков был большинством голосов избран Джумакулчи Баба-оглы, в прошлом издольщик у Дурды-суйт-хора, человек рассудительный, пользующийся всеобщим уважением. За отказ вступить в банду Джумакулчи избили плетьми, он бежал в пески, тогда жену и двоих детишек упрятали в зиндан заложниками.
Со страхом и затаенной ненавистью глядели обескураженные неудачей Шихи-бай и Давуд-бай, как Джумакулчи со смущенной улыбкою на обветренном лице принимал поздравления единомышленников, слушал напутствия уполномоченного. Вокруг их гомонила осмелевшая молодежь — члены ячейки комсомола. Пожилые дайхане степенно расходились с непривычного собрания, обсуждая его результаты. Многие были довольны избранием Джумакулчи и надеялись на лучшее.
«Волком Каракумов» по-прежнему называли в народе Азиз-Махсума. Точно так же нередко называли и Салыра, его соперника. Оба они пока не знали поражений, не чуяли скорого конца своей путаной судьбы.
Азиз-Махсум родом был из Халача, сын бедняка, старший из пяти братьев. Еще мальчиком работал на поденщине у богачей. Жениться все-таки сумел Азиз. На клочке наследственной земли слепил из глины и камыша лачугу. Двое мальчишек подрастали у него, когда гроза революции разразилась над Лебабом. Родственники Азиз-Махсума, люди с достатком, предвидя недоброе, тронулись со всеми пожитками в Афганистан. Его самого жена и мать тоже уговорили отправиться на чужбину. Но тут не приглянулась ему жизнь; всего недель шесть провел Азиз-Махсум на земле афганского эмира Амануллы. Затосковал по родным местам, широким просторам Каракумов — и с семьей да немудрящим скарбом махнул обратно через границу. Прихватил в качестве платы за труд коня, принадлежащего дальнему родственнику, баю, у которого работал до бегства за рубеж и вместе с которым бежал в Афганистан.
Это-то его и сгубило. Не успел Азиз-Махсум оглядеться на прежнем месте, в Халаче, как в дом к нему нагрянул Аллаберен-бай, местный богатей, с вооруженными лутчеками. Доводился Аллаберен родственником — уже по другой линии — тому баю, у которого Азиз увел коня; слух об этом его поступке достиг Халача раньше, чем сам похититель здесь появился. «Коня увел у брата моего?!» — «Полгода у него работая, платы не взял, конь того не стоит…» — «Грабитель! Трон его светлости эмира заколебался, думаешь, управы на тебя не найдется? Эй, люди! Вязать его!..» Так и очутился наш Азиз-Махсум, связанный по рукам и ногам, у Аллаберен-бая в темном хлеву. Дней восемь там провел, под охраной двух вооруженных лутчеков, на хлебе и воде. Коня, разумеется, увел жадный бай, спрятал где-то на дальних колодцах в пустыне. Азиза наконец выпустил. Но теперь это был уже не прежний Азиз-Махсум, доверчивый, безропотный, терпеливый, немного бесшабашный. От гнева и обиды кровь запеклась у него в сердце. И вышел он с одной мыслью, одним страстным желанием: мстить!