Здесь-то, на углу, стояла в те годы чайхана Латифа-ага. В его заведении можно было не только закусить — путникам издалека здесь предоставляли ночлег.
Славилась эта чайхана во всем городе тем, что здесь превосходно готовили. Сам хозяин еще в молодые годы на родине — в Андижане в совершенстве освоил искусство повара. И в Керки поваров себе подобрал опытных, старательных. Каждый знал свое дело — кому плов варить, кому шурпу да лагман, кому жарить шашлык, печь рыбу в золе. Латиф-ага — в ту пору ему перевалило за пятьдесят, невысокий, упитанный, проворный — чаще всего сновал тут же, возле поваров, сам указывал, что и как готовить, сам и пробовал на вкус. Двое молчаливых парней, прислужники, носили постояльцам в общий зал или прямо в комнаты еду, чай, лепешки — кто что спросит.
Ароматные запахи с открытой кухни чайханщика Латифа разносились по всем улицам, прилегающим к Орда-базару, они-то и влекли в чайхану всякого звания людей, не только приезжих, но и местных. В главном помещении чайханы — просторном зале с резными деревянными столбами и открытыми, во всю стену, окнами на веранду — всегда полно было посетителей. Кто насыщался пахучим пловом, кто наскоро поглощал свежую, только что с жару, самсу, кто, утолив голод, неторопливо попивал зеленый чай со сластями, с сушеными фруктами. Иные, всего уж отведав, не расходились, усаживались в кружок возле какого-нибудь странствующего дервиша, а то и просто каландара, бедняка-скитальца в отрепьях, высокой остроконечной шапке. Слушали, как читал он нараспев газели знаменитых поэтов древности либо перемежаемую песнями прозу дестана «Баба-Ровшан» или «Сагды-Ваккас». Притомившись, чтец умолкал, затем поднимался на ноги, обходил присутствующих, протягивал за вознаграждением высушенную скорлупу тыквы, а то и просто заскорузлую ладонь…
Доверительные беседы велись по многу часов в гостеприимной чайхане Латифа. Здесь можно было услышать немало интересного.
Сюда-то и свернул Нобат Гельдыев, едва сошел с парома и зашагал улицами города, где ему отныне предстояло служить в окружной чека.
Нобат без труда столковался с хозяином насчет койки в комнате, где поменьше людей, положил чемоданчик и мешок. Вышел во двор. О-о, ну и ароматы здесь! И ему захотелось перекусить. Нобат прошел на веранду, отыскал местечко с краю, сел на ковер, облокотившись о подушку..
— Дружок, — окликнул он парня в белом переднике, только что принесшего чайники сидящим неподалеку, — мне тоже кок-чаю, пожалуйста. И манты.
Его приметили. Сидящие вблизи заговорили:
— Видать, человек приезжий.
— Да, издалека. Хотя по обличью туркмен.
— Красный командир!
— Уже не на службе. По одежде различаю. Домой, небось, вернулся.
— То-то семейству радость!
— Кому радость, а кому, верно, и хвост придется поджать…
Когда Нобат, покончив с мантами, принялся за чай, один из сидящих поблизости — видом горожанин, учтиво обратился к нему:
— Товарищ командир, извините… Вот у нас чилим только что разожгли. Не хотите приложиться? Как говорят, после трапезы да после скандала в самый раз…
— Спасибо, — Нобат обернулся к говорящему. — Я не курю.
— Еще раз извините, — поклонился тот.
Покончив с едой и чаепитием, он поднялся, расплатился с подавальщиком, прошел в свою комнату. Здесь никого не оказалось. Нобат разулся, снял буденовку, ремень, куртку и галифе, в рубахе прилег на кровать. Не заметил, как задремал. Полчаса спустя проснулся, не сразу сообразив, где он. Время еще не позднее — двор вовсю освещен солнцем. И он решил пойти представиться своему новому начальству.
Крепкий, добротный купеческий дом и двор со складами за высоким забором из жженого кирпича — после революции здание окружной чека — совсем недалеко от чайханы Латифа. Вещи Нобат пока оставил в чайхане, взял с собой лишь пакет с документами. Так он и предстал перед охранником у стеклянной, забранной проволочною сеткой двери кирпичного дома с красным флагом на крыше.
— К председателю. Назначен в распоряжение чека, краском запаса Гельдыев.
— Ваши документы?
Нобат вынул из нагрудного кармана коричневую книжечку — свое командирское удостоверение. Охранник глянул на книжечку, потом на Нобата, снова на книжечку — сличал, похож ли. Фотоснимок прошлогодний, да и у оригинала, после ранения и всего пережитого, вид не блестящий… Но сомнений все это не вызвало. Охранник что-то нажал сбоку двери — минуту спустя появился дежурный, русский боец.
— К председателю, — сказал ему охранник, протягивая документ Нобата.
— Пойдемте, — пригласил дежурный.
Кабинет председателя чека оказался в глубине просторного здания, окнами во двор. Здесь было прохладно, тихо. За одним из трех столов сидел и что-то внимательно читал человек, одетый в гражданское — в пиджаке и синей косоворотке. Русский, хотя и темноволосый, смуглокожий, волосы на макушке заметно поредевшие. В очках. С виду лет сорока, даже поболее. Лицо худое, удлиненное, и сам худощавый, не в теле. Как только отворилась дверь, он коротко, поверх очков, глянул на вошедших, снова опустил глаза, что-то пометил карандашом, отложил бумаги, снял очки.
— Из Ташкента, Владимир Александрович, — доложил как-то очень по-домашнему дежурный. — Кого ждали по телеграмме.
— Ага, хорошо, — председатель встал. — Можете идти.
— Краском запаса Гельдыев, — начал Нобат, по-уставному прикладывая руку к буденовке, став в положение «смирно». — Прибыл в ваше распоряжение…
— Знаю, знаю, товарищ! — председатель улыбнулся, вышел из-за стола, протянул руку. — Давайте уж без церемоний. Будем знакомы: Ефимов.
Несколько озадаченный, Нобат тоже протянул ладонь. Они обменялись рукопожатием.
— Садитесь, — пригласил хозяин, указывая на один из стульев. — О вашем назначении нас известили телеграммой. Хорошо, что не задержались. Сейчас и побеседуем. А пока давайте бумаги.
Нобат сел, отдал пакет. Вскрыв его, Ефимов принялся читать, снова вооружившись очками. Читал он быстро, не меняя выражения сухощавого лица, но глаза, хоть и скрытые стеклами, то и дело вспыхивали, — видно, доволен был человек. Не отрываясь от бумаг, левою рукою взял со стола папироску, правой — спички, чиркнул, поджег, затянулся дымом… Два-три листа проглядел одним махом.
— Вот, превосходно! — Ефимов сдернул очки, отодвинул бумаги. — Очень, оч-чень хорошо! Молодцы товарищи из Туркбюро! Да вы понимаете, Гельдыев, до чего необходимы нам люди именно такие, как вы! — он опять затянулся папиросой. — Ну, вам о здешних местах не мне рассказывать… С положением тоже, наверное, знакомы в общих чертах, постепенно войдете в курс дела. Да! — Ефимов поднялся с места, шагнул к Нобату, взял обеими, руками его ладони, потряс: — Такого нам и нужно во главе отдела. Красный офицер, закаленный в боях! А борьба здесь еще предстоит большая, поверьте… Сейчас в аулах создаются органы новой власти, ячейки общественных организаций. Враги — большинство — знают: вооруженная борьба с нами не принесет успеха. Перестраиваются! Будут вредить, палки нам просовывать в колеса, где только сумеют… А народ темный, грамотных — сами знаете сколько. Тут-то и раздолье для кулацких, вражеских элементов. Баи в ревкомах — это наследие первых этапов революции. Баи в Советах, если окажутся, — для революции угроза. И для нас с вами, большевиков, чекистов — позор! Ну, а пока приходится их терпеть. И лишь постепенно вытеснять, ограничивать в правах. Сколачиваем в аулах советский актив. И банды крупные в песках пока еще держатся, это также наша с вами забота, и неотложная. Вы понимаете, товарищ Нобат Гельдыев?
— Да, понимаю… — Нобат помедлил, мысленно выделяя главное из того, что услышал. — И вижу: мне поскорее нужно с обстановкой познакомиться. Как можно ближе, глубже.
— Правильно. О том и речь.
— Скажите, Владимир Александрович… — Гельдыев замешкался, подбирая слова, — как дела в Бешире? Кто там во главе ревкома?
— Мамедахун-оглы Шихи.
— Как, Шихи-бай?!
— Вы его хорошо знаете? — в черных глазах Ефимова вспыхнул огонек живого интереса.
— Святоша, себе на уме! В хозяйстве, с батраками — паук настоящий… Все правильно! — Нобат невесело усмехнулся. — Когда мы эмирских колотили, Шихи-бай отсиживался в сторонке. И тронуть его было тогда не за что. Сын, правда, у него воевал против нас, потом и он смирился… Эх, долго же не было меня в Бешире!