К городу приблизились около полудня, как и было намечено. Впереди полуэскадрон милиции, следом люди Азиз-Махсума, только сам он, с одним из братьев, — в голове колонны, вместе с Нобатом и Розы-Анна.
Вот и Керки — россыпь белых и желтых домиков, зелень садов. Нависает над городом и берегом Аму горбатый холм с крепостью, в которой еще недавно сидел бек — правитель именем кровавого эмира бухарского. Сейчас над крепостью полощется красный флаг.
Красные флажки алеют и над воротами домов, что тянутся вдоль улицы на самом краю города. Тут же, у самого въезда в город, по краям улицы выстроились конники, они салютуют прибывшим, шашки поднимая ввысь. Нобат и Розы-Анна, проезжая, берут под козырьки, по их примеру и Азиз-Махсум неумело прикладывает ладонь к своему косматому тельпеку, приосанивается в седле. Его джигиты глазеют по сторонам, кони замедляют ход, задние подталкивают передних… Открывается небольшая площадь, на ней сотни две горожан, иные с красными флагами, тут же снуют ребятишки. Люди улыбаются, руки поднимают в знак приветствия. Слышны возгласы:
— Добро пожаловать, джигиты Каракумов!
— Салам, командир Гельдыев!
— Розыкул, с удачей тебя!
— Красным конникам — ура-а!..
Теперь и азизовцам передается настроение торжественности, значительности момента. Они прямее держатся в седлах, стараются не замедлять хода, пришпоривают коней, подражая бойцам полуэскадрона. Улица, еще улица, поворот… Колонна выезжает на площадь перед зданием бывшего военного собрания. На площади с одного края толпа. У дома — дощатая трибуна, обтянутая кумачом. Запели медные трубы — это духовой оркестр гарнизона грянул марш. Кони бойцов заволновались, в такт привычной музыке загарцевали, словно приплясывая. А лошади под степняками прижали уши, видно, что оробели — такое им вовсе не по нраву… Полуэскадрон останавливается в стороне, развернувшись фронтом к трибуне, помощник Розыкула помогает сотникам Азиза расположить его войско по другую сторону площади. Справа от них четкими зелеными прямоугольниками застыли взводы стрелковой роты керкинского гарнизона бухарской Красной Армии.
Нобат, Розы-Анна и Азиз-Махсум шагом направляют коней к трибуне. Музыка обрывается на полуноте. Вся площадь затихает.
У края трибуны — Ефимов, председатель окружного исполкома Акмет-Хаджи, работники окружкома партии, чека, других учреждений. За ними — группа людей, одетых в халаты, тельпеки и малахаи. Это делегаты из аулов. Здесь же Аллаяр, брат Азиз-Махсума.
Трое конников — у самой трибуны. Тишина, разлитая над площадью, сгущается. Слышно только, как пофыркивают кони, негромко звякнет кое-где уздечка. Хлопают по ветру алые флаги по углам трибуны.
— Товарищ председатель окрчека, задание выполнено, жертв нет, — козырнув, коротко, вполголоса рапортует по-русски Ефимову Нобат. Сразу же Розы-Анна лихо вскидывает ладонь к козырьку своей темно-зеленой буденовки, произносит громко и раздельно, сдерживая приплясывающего буланого коня:
— Товарищ председатель окружного исполкома, товарищ секретарь окружкома партии большевиков! Первый этап операции по выводу из песков повстанческого конного отряда численностью триста сорок семь сабель, под водительством Азиз-сердара Салимурад-оглы, завершен успешно. Докладывает командир дивизиона милиции Аннаев.
Отдернув, руку, замирает в седле. Теперь все взоры устремлены на Азиз-Махсума.
— Таксыр[10] красный начальник Ефимов… — медленно начинает атаман «каракумской вольницы», видимо, с трудом подбирая слова на родном языке в непривычной, волнующей обстановке. — Мы, Азиз-Махсум, братья мои, ближайшие сподвижники и все джигиты с колодцев Джейрели, приветствуем тебя и тех, кто представляет новую власть в Керкинском вилайете[11]. Пусть она крепнет и процветает, слава ей, победившей кровавого эмира и его прислужников!
На последних словах он повысил голос, обернулся к своим — и масса конников одобрительно загудела, внезапно прорвалась выкриками:
— Слава победителям эмира!
— Салам народной власти!
— Пусть будет мир на Лебабе!
Кричали немногие — должно быть, самые горячие, из тех, которые лучше остальных понимали, что происходит, и всем сердцем поддерживали сейчас своего вожака.
— Мы благодарны власти за встречу, за гостеприимство, — продолжал Азиз-Махсум, когда голоса стихли. — Согласно вашему предложению, мы вышли из песков, чтобы сложить оружие, во всем покориться власти. У нас на совести немало проступков перед ней. Мы проливали кровь красных аскеров… Я прошу, от себя и моих воинов: простите нам все провинности! Мы верим, что согласно закону, о котором говорил ваш уважаемый посланец… — он обернулся к Нобату, — никому из нас не будет причинено вреда. Я сам и многие из нас хотели бы поступить на службу новой власти, защищать ее с оружием, которое, надеюсь, нам доверят. А сейчас… вот моя сабля… в бою с лутчеками керкинского бека, я взял ее… — с этими словами Азиз рывком развязал на себе поясной платок, освободил портупею сабельных ножен, сдернул через голову. Затем пришпорил коня, подъехал вплотную к трибуне, обеими руками протянул ножны с саблей Ефимову, которого еще раньше указал ему Нобат. — Возьмите это, таксыр красный начальник! В знак моего полного повиновения новой власти!
Снова глухо, одобрительно загомонили джигиты. И разом смолкли, когда Ефимов, наклонившись, принял ножны с саблей, затем выпрямился, показывая, что собирается говорить.
— Товарищи и братья! — голос председателя чека зазвенел в тишине, опять воцарившейся на площади. Молодой человек в очках, в полувоенной одежде, секретарь исполкома, став рядом с Ефимовым, принялся старательно переводить на туркменский язык. — Великий и радостный день у нас сегодня! День примирения, день, когда сотни трудовых дайхан осознали правоту и непоколебимость народной власти, добровольно стали под ее красное знамя… Изживается наследие войны, развязанной сторонниками кровавого эмирского режима. Мы верим: вашему примеру, новые наши друзья, завтра последуют те, кто еще не опомнился от кошмара междоусобицы, кто блуждает в темного, обманутый своими главарями! — он перевел дух, ладонью смахнул капельки пота со лба под козырьком фуражки. — Именем Бухарской Народной Советской Республики, от лица исполкома Коркинского округа и окружкома партии большевиков торжестввенно заявляю: все, кого сегодня привел сюда уважаемый Азиз-сердар, сам он, его родственники и ближайшие сподвижники на основании закона об амнистии получают полное прощение власти, восстанавливаются в правах граждан республики!.. — заметив оживление в рядах слушателей, он поднял руку и продолжал еще более громко и раздельно: — Каждому из них предоставляется право поселиться на прежних местах жительства либо на пустующих землях. В любом случае им будет оказана материальная помощь… А кто пожелает, тех мы приглашаем на службу в части народной милиции. Пусть отважные джигиты с оружием в руках докажут свою верность народу-властелину! В мирном ли труде, в воинском строю — отдадим все силы на то, чтобы процветала она, власть рабочих и дайхан, несущая счастье трудовому человеку. Да здравствует наша народная советская республика! Слава партии коммунистов! Слава вам, воины революции! И всем вам, люди труда!
— Слава! Ур-ра-а! Слава! Шохрат! Да здравствует народная власть! Яшасып! — с восторженными криками отозвалась площадь.
Красноармейцы и джигиты милиции трижды дружно прогремели «Ура!» — застыв в строю по стойке «смирно». А демонстранты размахивали флагами, платками, кричали каждый свое. Общее радостное возбуждение передалось и людям Азиз-Махсума — они тоже выкрикивали слова приветствия, иные размахивали саблями, потрясали в воздухе обнаженными кинжалами. Внезапно общий разноголосый гомон прорезал, сперва негромко, на низких нотах, хор медных голосов, перемежаемый гулкими, размеренными ударами барабана и тарелок. «Интернационал»… Разом смолкли, будто окаменели в строю бойцы, притихли демонстранты, за ними азизовцы. Командиры взяли под козырек. Первые такты оркестр играл в полной тишине, потом на трибуне запели: «…Весь мир голодных и рабов…» Следующую строку подхватили на площади рабочие, за ними красноармейцы. Припев уже гремел стоголосым хором. Пели по-русски, по-узбекски, по-армянски. Впервые пролетарский гимн простер могучие крылья над городом на Джейхуне, над землей тысячелетнего Лебаба, знаменуя приход новой эры.