Взрывом восторженных голосов встретили комсомольцы, а также многие дайхане речь Нобата. Он сразу сошел с трибуны, удалился в знание исполкома. Сейтек-мастер приступил к выборам:
— О, люди… граждане! Кто за то, чтобы членом Совета был избран Анна-оглы Розыкул, от партийной ячейки Бешира, — да поднимет кверху правую руку! Считай, Аннакер…
До позднего вечера с перерывами длилось голосование. Нобат навестил своих, опять вернулся в исполком. Близ полуночи, когда люди разбрелись, избирательная комиссия при свете керосиновой лампы подвела итоги. Все шесть кандидатов партийной ячейки оказались избранными внушительным большинством голосов, причем против Розыкул а ни одна рука не поднялась. В число депутатов прошел, однако, и Давуд-бай. Старое пока еще не сдавалось, пробовало ужиться рядом с растущей новью.
О первом заседании Совета нового состава Нобат узнал сутки спустя уже в Ходжамбасе. Председателем исполкома единодушно избрали Розы Аннаева.
Во всех аулах района кандидаты коммунистов оказались избранными в Советы. Достойных людей почти всюду удалось провести в председатели исполкомов.
Жизнь тем временем выдвигала новые и новые заботы.
В аулах Лебаба еще с прошлой осени были открыты совет-скис школы — наряду со старыми мектебами при мечетях, с муллами в качестве учителей. В этих мектебах продолжали учиться те мальчики, которые начали учебу еще при старом режиме. Новых педагогов не хватало, лишь шестеро были присланы из Бухары, с краткосрочных курсов, да еще двое приехали из Чарджуя. Первые десятки ребятишек начали обучаться чтению, письму, счету уже по новой, советской программе.
А пока первые школы кое-как действовали, властям района следовало заняться детьми-сиротами, которых немало скопилось в аулах после долгих месяцев кровавой междоусобицы да после тифа, сотнями косившего людей в последний год перед революцией в России. Сирот прибрали к рукам ближние либо дальние родственники, в большинстве люди с достатком. А у таких в хозяйстве всегда найдется дело. И не кормить же приемыша даром? Детей заставляли работать, а в иных семьях совсем замучили непосильным трудом, в жару, в холод ли, на поле, а то в глубине песков, с овечьими отарами чуть не круглый год. Ребятишки болели, иные умирали. Те, что все-таки подрастали, привыкнув к тяжелой работе, нередко ходили оборванные, тощие, полуголодные. О том, чтобы учиться таким сиротам, обычно и речи быть не могло.
Нобат задумался о судьбе этих несчастных детей в первые же дни после избрания на пост секретаря райкома. Впрочем, он и в родном Бешире повидал их немало, еще когда на Лебабе шла война. Что с ними делать, как избавить от злой доли, уберечь, вырастить, вывести в люди? Посоветовался с Ефимовым. У того ответ был готов: «Откроем интернаты — школы, где сироты будут жить и учиться на государственный счет. Вот только встанем на ноги, средства из центра запросим и получим… А пока, чтобы вернее все устроить, следует взять всех сирот на строгий учет».
Эту работу и проводили, по указанию райкохма, районный исполком в Ходжамбасе, позже ею занялся только что созданный отдел народного образования.
Далеко не все — даже из числа председателей аульных Советов, членов актива, коммунистов — сумели понять, что сиротам не место у родственников, по сути на положении слуг, малолетних, и потому бесправных, замаскированных батраков.
— Как?! — возмущался Сапаргельды-бахши, председатель Совета в ауле Мекан. — У меня двое племянников-сирот живут с малолетства. Одеты-обуты, накормлены, горя не знают… Ну, правда, за скотиной ходят все лето, помогают батраку… А теперь, значит, их отдай? Разве это справедливо? Откуда такой закон?
Разговор происходил на заседании Совета, когда в Мекан приехал Нобат, чтобы наладить учет детей, потерявших родителей. Тут же Нобат разъяснил возмущенному председателю: сирот можно оставить в тех семьях, где их приютили, только в случае, если дети будут законным порядком усыновлены и таким образом станут полноправными членами семьи, наследниками приемных родителей. И чтобы в школу отдать таких детей в первую очередь, а работать заставлять наравне со взрослыми батраками — ни-ни…
Сапаргельды-бахши, о котором и прежде ходили слухи не в его пользу, на посту председателя Совета очень скоро вконец распоясался. Во-первых, учет детей-сирот в своем ауле он затянул и вдобавок запутал — невыгоден был этот учет для него самого и тех, кто за ним стоял, то есть для бесчестных людей, с помощью дарового детского труда приумножавших свой достаток. Не сразу выявились эти махинации предисполкома — байского подпевалы. А разоблачил он себя на другом. Было известно, что Сапаргельды-бахши подвержен наркомании, покуривает терьяк. Конечно, это человека не украшает, но — кто без греха? Только активисты Мекана стали замечать: по ночам какие-то неизвестные наведываются в дом к председателю, а выходят оттуда с мешками. Сообщили милиции, сами проследили — и одного из таких визитеров задержали в базарный день с большим грузом терьяка, накануне тайной торговой сделки… У Сапаргельды произвели обыск — и дома оказалось терьяку значительно больше, чем требуется даже завзятому курильщику. Находку конфисковали, началось следствие. А тут выяснилось, что и учет детей-сирот в Мекане ведется в интересах богатеев — сирот попросту прячут от властей… Районный исполком освободил Сапаргельды-бахши от обязанностей председателя Совета, вскоре он предстал перед судом.
Всех сирот в районе наконец выявили, подсчитали. В иных семьях усыновили приемышей. До восьмидесяти мальчиков и девочек всех возрастов пришлось изъять у временных опекунов — в Ходжамбасе открыли для них интернат, один из первых на всем Лебабе.
Потребовались учителя, воспитатели. Где же их взять? Сам Нобат, вместе с завнаробразом Розыназаром Карлиевым, объехали все аулы, собрали до десятка комсомольцев, кто грамоте недавно научился. Пятерых назначили воспитателями в интернат, еще пятерых срочно отправили в Бухару. Оттуда только что телеграммой затребовали людей на краткосрочные курсы, открывающиеся в Ташкенте и Полторацке. Когда три месяца спустя, они вернулись — направили вторую пятерку, а прибывшие заняли их места в интернате. Из этих пяти первых курсантов выделялся молодой человек Алты Караев; на курсах он был назначен старостой группы. Караев более остальных преуспевал в науках, за короткий срок учебы обнаружил также отличные качества педагога. Был выдержанным, целеустремленным, с детьми требователен, при этом справедлив, неизменно с каждым приветлив. Немного приглядевшись к его работе, Нобат порекомендовал отделу народного образования назначить Караева заведующим интерната.
Первых советских учителей люди в районе запомнили надолго. Дайхане высоко ценили их как провозвестников нового, в массе не верили муллам, которые развернули бешеную агитацию против советских школ. Про Алты Караева даже песенку сложили местные бахши, где были такие строки:
Как-то зимой к Нобату неожиданно явились заведующий рай-оно, с ним один из ходжамбасских учителей, ведущий начальную школу на окраине аула.
— Вот, товарищ Гельдыев, — поздоровавшись, тоном жалобы начал заведующий. — Учитель Аманмурад Кичиев, познакомьтесь… Не могу, говорит, больше вести занятия, да и только! Все, говорит, что знал, уже выложил своим ученикам. Теперь осталось либо школу закрывать, либо повторять, что уже прошли… Верно, я и сам ума не приложу, как тут быть.
— Правда, товарищ секретарь, — в ответ на вопросительный взгляд Нобата заговорил молодой учитель, смущенно глядя в пол, теребя в руках лисий малахай. — Мальчишки все оказались такие смышленые — в полгода осилили годовую программу. А я только в августе, с курсов… Стыдно перед учениками! Хоть бы опять на курсы направили меня…