– Но это же просто дети! – Дани и сам удивился, услыхав, сколько жара и неподдельной мольбы звучит в его голосе. – Неужели мы не можем…
– Всех! – совершенно безумным тоном, заорал де Вард-Тиморенис. – Не испытывай моего терпения, сержант! Всё, конец связи. И не вызывай меня больше по всякой ерунде, придурок!
Связь оборвалась. Как и всякая надежда в душе Дани. Задыхаясь от переполнявших его чувств, он переключился на камеру Ирви. Страж слышал весь его короткий диалог с гроссмейстером, как и все прочие конфедераты – переговоры велись не на закрытом канале личной связи, а на общей для всей ладони линии. С экрана шлема на Дани взирали посуровевшие лица его бойцов – многие поснимали шлемы, хотя это и было строго запрещено. Все молчали, даже ваятели выглядели недовольными, стражи же и чтецы, все как один, казалось, совершенно окаменели.
"Дьяволы и треклятые, траханные козлом, бесы!" – Дани закрыл глаза и несколько долгих, томительных секунд просто молчал и не думал ни о чем – не хотелось! О Сила, как же ему не хотелось думать!
– Сержант, – дрожащий голос Ирви Раемма вырвал Павилоса из такого блаженного небытия. – Ваши приказы?
"Мои приказы? – горько усмехнулся Дани. – А какими, мальчик, они могут быть? Ну, хорошо, допустим, я прикажу захватить этих детей и вывести на поверхность невредимыми – я могу это сделать. Но когда об этом узнает Гермаген или Серапис – они тут же отменят распоряжение. Всё, что выиграют дети – несколько мучительно-кошмарных часов жизни, да вдобавок это подставит под удар ребят – все ведь слышали приказ гроссмейстера".
Он тяжело вздохнул. Раз, другой… томительно текли мгновения. Дани осознавал, что единственное, на что он реально способен, что действительно должен сделать – прекратить эту пытку, как можно скорее и безболезненнее для всех: и для детей, и для конфедератов.
– Гранаты, – бросил одно-единственное слово Дани Павилос лейн Соломон и смежил веки, будучи не в силах заставить себя смотреть.
– Погодите, – неожиданно раздавшийся голос точно лезвие бритвы прошелся по оголенным нервам сержанта. Открыв глаза, он, "глазами" Ирви Раемма уставился на приближающегося ваятеля. Им оказался тот самый низенький и полноватый черноризник с пустыми, так пугавшими Дани глазами, что снес ворота лаборатории в самом начале штурма.
Остановившись у входа в комнату, ваятель некоторое время смотрел в глубину, а когда повернулся и обратился к Дани… Что-то произошло с ним! Павилос вначале не понял что именно – но что-то определенно изменилось во внешности мрачного творца изменений.
– Если позволите, сержант, я сам выполню распоряжение гроссмейстера, – проговорил он.
Дани молча кивнул и лишь потом спохватился, вспомнив, что ваятель не может его видеть.
– Хорошо, – сиплым голосом ответил он.
"В конце концов, куда лучше, если отвратительную обязанность возьмёт на себя черноризник – не иначе как выслужиться решил, мразь! – чем ребята", – мысленно пробормотал Дани.
Ваятель тем временем вошел в детскую и, дойдя до середины, остановился. Он не стал выписывать пируэты руками, не стал творить театральщину столь любимую его младшими коллегами, нет! Он просто стоял и смотрел, чутко, внимательно, неотрывно, смотрел в глаза каждому из сжавшихся от ужаса детей и под его взглядом они, один за другим, тихо и спокойно оседали – точно уснув. Сколько это продолжалось? Дани показалось что вечность, а может и больше. Но в действительности прошло не больше пары минут, на исходе которых в комнате не осталось ни одного бодрствующего ребенка.
– Ну, вот и всё. Они спят, – тихо и почти нежно проговорил ваятель, но его голос было хорошо слышно в воцарившейся на всём проклятом уровне тишине. – Спят… им не страшно, не больно, они просто спят. Спят сном, от которого не проснутся, сержант. Приказ гроссмейстера выполнен.
Ваятель развернулся, кивнул и медленно направился прочь, минуя расступавшихся перед ним конфедератов. Дани видел лица ребят, видел благодарность и уважение к мрачному творцу в их глазах, но куда больше его потрясли глаза самого ваятеля! Теперь он понял, что изменилось в его внешности, понял, отчего с таким почтением расступались перед ним бойцы: по щекам опытного и хладнокровного убийцы текли слезы! Он не выслуживался, нет! Он просто делал всё что мог, чтобы облегчить последние мгновения несчастных детей в этом отвратительном мире. И он рыдал, тихо, беззвучно, но рыдал, оплакивая и их и себя, свою собственную искалеченную и изуродованную душу, всё ещё сохранявшую на само донышке остатки прежней чистоты.
Стащив с себя шлем, Дани, так же как и ваятель, бездумно двинулся прочь по коридору, но его провожали не почтение и благодарность, а настороженный и печальный взгляд его верного "щита". Толик ничего не сказал, не сделал – да и что он мог? Разве что позволить старому другу уйти и побыть в одиночестве. По крайней мере, это – он мог сделать. Это – всё, что он мог.
***
– …конец связи. И не вызывай меня больше по всякой ерунде, придурок! – Гермаген отключил передатчик и снова перевел информационную матрицу шлема в пассивный режим.
Серапис уже довольно далеко ушел, и гроссмейстер торопливо последовал за ним. По пути он переступил через тело техника – совершенно случайно вышедшего на них из какой-то комнаты. Его убил Александер, попросту остановив сердце плетением, – Гермаген в это время как раз разговаривал с Дани. Это был единственный человек обнаруженный на двадцать четвёртом уровне. Да, они уже спустились куда ниже, чем передовые разведывательные отряды – те болтались где-то на двадцатом – и продолжали забираться всё глубже.
– Что там было, – "почувствовав" спиной приближение своего давнего напарника, не оборачиваясь, спросил Серапис.
– Бычий выкидышь, – фыркнув, отозвался Тиморенис. – У нашего нового сержанта вдруг проснулся альтруизм в заднице. Долбаный придурок решил узнать точно ли фраза "Зачистить полностью" означает то, что означает.
– Не заводись, – мягко упрекнул друга Серапис.
– Я и не завожусь! – рявкнул Гермаген. – Хотя с тобой это ой как не просто. Вот скажи, на кой ляд мы попёрлись в этот траханный рейд? Чего тебе неймется? Что, молодость решил вспомнить или нетерпение повидать родственничка заело? Ничего, ещё наглядишься на "козлёночка"!
– Не то, – тихо прошептал кон Александер. – Я устал, Маги. Понимаешь, устал! Мне всё надоело. Я уже не могу видеть эти холёные морды в Меске. Я хочу простоты, хочу действия, хочу знать: этот – друг, этот – враг. Чтобы не было никаких сложностей, никакой недосказанности…
Гермаген наигранно хохотнул.
– Поздно спохватился! Надо было думать об этом сорок лет назад.
– Не начинай, – горько улыбнувшись, отозвался ваятель.
– Это ты начал первым, – возмутился гроссмейстер, – когда потащил меня в рейд.
Александер фыркнул:
– Только не говори, что сам не хотел этого. Ты ж мне все уши прожужжал, как тебе надоели гарнизоны.
– Я и не отрицаю, – надувшись точно индюк, пробухтел Гермаген. – Но это не значит, что я должен быть в восторге от этой твоей блажи!
– Конечно, нет! А ещё ты, наверняка, не скучаешь по старым денькам?
– Вот уж точно нет, – фальшиво возмутился кон. – От тех славных деньков у меня до сих пор кошмары. Век бы их не было…
– Ха! – Александер оглянулся на старого друга, и на его лице появилось проказливое выражение. – А помнишь Маргану?
– Стараюсь поскорее забыть каждый раз, как ты мне напоминаешь! – скривился Гермаген.
– Хотя эта вылазка мне больше напоминает поход в ту горную деревушку… ну ту, помнишь, у "Одинокой могилы"? Как же она называлась?..
– "Серые камни" – гроссмейстер скривился ещё больше, хотя из-за шлема этого было не разглядеть. – И не напоминай мне про тот бардак! Я лишился там двух пальцев, если ты вдруг забыл. А тебе прекрасно известно как это весело – регенерировать. Ха!