— Не знаю. Думаю, просто была расстроена, что ты не вернулся домой. Да и не так легко сразу привыкнуть к тому, что ты женился. А потом стало слишком поздно отвечать на твои письма. И с каждым днем это становилось все труднее, и наконец стало невозможным. Никогда не думала, что, если сделаешь что-то, за что себя не похвалишь, то потом все труднее исправить положение.
Он ничего не сказал на это. Только продолжал курить и смотреть на нее.
— Ты сказал, много писем. А кто писал их тебе?
— Ну, конечно же Маркус. Что касалось бизнеса. И еще было довольно высокопарное официальное письмо от Роберта Морроу. Он написал, что приезжал сюда посмотреть какую-то пьесу и виделся с тобой и Кристофером. Но я так и не понял, приезжал ли он посмотреть пьесу или увидеться с тобой.
— Да, но…
— Когда мы узнали, что ты жива и занята делом, но не собираешься к нам в гости, то вместе с Мелиссой сели в цветной самолет и отправились в Мексику. Там мы гостили у престарелой бывшей кинозвезды в доме, полном длиннохвостых попугаев. Вчера вернулись в Квинстаун, где нас ждало еще одно письмо.
— От Роберта?
— Нет. От Кристофера.
Она не могла поверить:
— От Кристофера?
— Он, видимо, очень талантливый молодой человек. Так быстро получил роль в лондонском театре, почти не имея опыта. Конечно, я всегда знал, что он добьется громкого успеха в жизни. Иначе он бы попал за решетку.
Но даже такая провокация со стороны отца не смогла вывести Эмму из состояния крайнего удивления.
— Кристофер? Я тебя правильно поняла? Неужели и впрямь он написал тебе?
— Ну, ты говоришь об этом в таком тоне, что это даже оскорбительно для него.
— Но почему?..
— Нетрудно предположить, что он должен был чувствовать определенную ответственность за тебя.
— Но… — У нее в голове пронеслась догадка, и она решила сразу же проверить ее, дабы знать, стоит ли ей надеяться на то, что могло бы осчастливить ее: — Но ведь ты приехал не из-за этого письма? Ты приехал на родину, чтобы рисовать? Ты отправишься в Порт-Керрис и вновь вернешься к живописи?
— Да. В конечном счете именно так. Мексика вдохновила меня. Там я увидел такой необычный оттенок розового, который можно наблюдать на зданиях, пейзажах и даже в одежде.
— Ты, наверное, уже устал от Квинстауна и от Америки? — допытывалась она. — Ведь ты никогда не задерживался на одном месте больше двух месяцев. И, конечно, тебе надо увидеться с Маркусом. И начать готовить новую выставку.
Он как-то странно посмотрел на нее:
— Не слишком ли много причин?
— Должна же быть какая-то причина!
— Я уже сказал тебе. Я приехал из-за тебя.
Она не взяла новую сигарету, которую он предложил ей, а наклонилась, потушила недокуренную и обхватила колени руками, переплетя пальцы. Неправильно истолковав ее молчание, Бен огорчился:
— Эмма, мне кажется, ты не совсем понимаешь. Я буквально только сошел с самолета, прочел письмо Кристофера, поцеловал на прощание Мелиссу и прилетел к тебе. У меня даже не было времени, чтобы сменить рубашку. И опять пришлось терпеть этот двенадцатичасовой утомительный перелет, изредка прерываемый завтраком, обедом и ужином, которые невозможно есть. Неужели ты думаешь, что я вытерпел такие муки только для того, чтобы обсудить с Маркусом следующую выставку?
— Но, отец…
Бен продолжал, не позволив прервать себя:
— И, не успев приземлиться, куда я спешу? В Кларидж, куда заранее телеграфировала Мелисса и где она заказала для меня номер, чтобы наконец принять ванну, выпить и нормально поесть? Нет! Я сажусь в еле ползущее такси по другую сторону Атлантики и еду в жуткий дождь в Брукфорд. — Он произнес это слово так, будто оно было неприличным. — Кружу по городу в поисках театра, в конце концов нахожу его. В данный момент такси ждет меня на улице с включенным счетчиком, на котором уже, наверное, фантастическая сумма. Если не веришь, сходи посмотри.
— Я верю тебе, — быстро произнесла Эмма.
— И когда, наконец, ты соизволила прийти, то не нашла более важной темы для разговора, чем Маркус Бернстайн и какая-то выставка. Знаешь, что я тебе скажу? Ты неблагодарный ребенок. Типичный представитель нынешнего молодого поколения. Ты не заслуживаешь, чтобы у тебя был отец.
Она ответила:
— Но ведь раньше я была одна. Так продолжалось много лет. Когда я была в Швейцарии, Флоренции и Париже, ты не приезжал ко мне.
— Тогда я был тебе не нужен, — уверенно сказал Бен. — Кроме того, я знал, чем ты занимаешься, кто рядом с тобой. На этот раз, прочитав письмо Кристофера, я впервые почувствовал беспокойство. Может, потому, что Кристофер никогда не написал бы, если бы по-настоящему не волновался за тебя. Почему ты не сказала мне, что встретила его в Париже?
— Мне казалось, тебе это будет неприятно.
— Все зависит от того, каким он стал. Сильно ли он отличается от того мальчика, который жил с нами в Порт-Керрисе?
— Чисто внешне он мало изменился… Высокий… взрослый мужчина. Бесхитростный, тщеславный, чуточку эгоцентричный. Но бесконечно обаятельный. — Говоря с Беном о Кристофере, она чувствовала, что у нее с сердца спадает какая-то тяжесть. Девушка улыбнулась и сказала: — Я обожаю его.
Бен, услышав это признание, тоже улыбнулся:
— Ты напоминаешь мне Мелиссу, когда она говорит о Бене Литтоне. Похоже, что между молодым Кристофером и мной все же много общего. Но по иронии судьбы, мы потратили столько времени, враждуя друг с другом. Очевидно, мне стоит снова познакомиться с ним. Возможно, на этот раз мы поладим.
— Да, по-моему, так и должно быть.
— Через неделю-другую ко мне присоединится Мелисса. И мы поедем в Порт-Керрис.
— Вы будете жить в коттедже? — не веря своим ушам, спросила Эмма.
— Мелисса? В коттедже? Ты шутишь! Она уже заказала номер в гостинице «Кастл». Мне предстоит жизнь птички в золотой клетке. Быть может, с годами придет удовольствие от сибаритского существования.
— Разве она не была против твоего столь поспешного отъезда? Успев лишь поцеловать ее на прощание и даже не сменив рубашку?..
— Эмма, Мелисса — умная женщина. Она не старается наколоть мужчину на булавку, чтобы он принадлежал только ей. Она знает, что лучший способ удержать того, кого любишь, — это тактично давать ему прогуляться. Женщинам требуется много времени, чтобы понять это. Эстер так и не поняла. А ты?
— Я стараюсь, — ответила Эмма.
— Удивительно, но я тебе верю.
К этому времени совсем стемнело. За разговором они этого и не заметили. Сумерки спускались постепенно, пока лицо Бена не сделалось неразличимым даже с небольшого расстояния, разделявшего их, а волосы не превратились в белое пятно. На столе стояла лампа, но они не включали ее. Сумерки сблизили их, а закрытая дверь отгородила от остального мира. Они стали семьей Литтонов, собравшейся вместе.
Пока отец и дочь разговаривали, за театральными кулисами слышались обычные звуки. Последний вызов публикой актеров. Голоса. Ругань Коллинза, обращенная к несчастному электрику. Спешащие актеры, бегом направляющиеся в костюмерную, чтобы поскорее переодеться, а затем пойти снять грим, успеть на автобус, добраться до дома, приготовить себе ужин, постирать и, быть может, заняться любовью. Раздавались шаги. Люди то входили в Зеленую комнату, то выходили из нее. «Дорогая, у тебя есть сигарета?», «Где Делия? Кто-нибудь видел Делию?», «Мне никто не звонил?».
Звуки стихали по мере того, как актеры по двое, по трое выходили из театра. Слышно было, как заводят машину. Где-то раздался свист.
За спиной Эммы дверь резко отворилась, и темноту прорезала косая полоса желтого света.
— Извините за вторжение. — Это был Томми Чилдерс. — Вы не хотите зажечь лампу? — Он щелкнул выключателем, и, ослепленные, Бен и Эмма моргали, как две сонные совы. — Мне нужно кое-что взять со стола, прежде чем идти домой.
Эмма встала и отодвинула с прохода стул.
— Томми, ты понял, что это мой отец?
— Я не был уверен, — признался Томми, с улыбкой глядя на Бена. — Предполагал, что вы в Америке.