Так, в молчаливой тишине, проходило утро в канун операции. Собственно, это была уже сама операция, только происходила она в уме хирурга, заранее предугадывавшего неожиданности, тревоги, опасности, которые могут настигнуть его у изголовья больного, чей мозг обнажен и трепещет под ножом хирурга.
И вот у операционного стола я наблюдаю за ним. Мне страшно. Близкая к обмороку истома охватывает меня. Страшно видеть живой мозг, рассеченный стальным лезвием, которое неотвратимо проникает все дальше, все глубже, вторгаясь в драгоценный и хрупкий источник наших мыслей, чувств, мечтаний, надежд.
И уже не руки хирурга вижу я, а его глаза, его лицо, суровое, опаленное внутренним огнем, некрасивое, грубо и резко скроенное, грозное в эти мгновения и прекрасное, потому что ничего не может быть прекраснее вдохновения и воли, сражающихся за жизнь человека.
1938—1964
АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ
Да, и в жизни и в литературе главной чертой его характера было и навсегда в его книгах останется для нас — достоинство!
Достоинство гражданина России и всей нашей страны. Достоинство коммуниста. Достоинство поэта!
Иные принимали это свойство Твардовского за надменность. Какое разительное, наивное, непреднамеренное заблуждение! Несомненно — сын кузнеца-смоленчанина Александр Трифонович был по-своему горд. Своими предками, тем, что он русский, что в стране признали его поэтом народным!.. Но таилось это чувство только в сердце, внешне Твардовский был прост, доступен, не заносчив — свойства потомка крестьян.
Свидетельство тому — общение уже тогда маститого литератора, лауреата почетных премий, Твардовского, чьи книги изданы на всех континентах Земли, общение, быстро переросшее в приятельские отношения с Леонидом Кудреватых, Виктором Полторацким, Петром Белявским и мной.
Земля!.. Наша земля. Смоленская. Крестьянская испокон веков. Ее-то певцом был сызмала отрок Саша.
«Клочок земли — хутор пустоши Столпово» — там родился поэт... «десять с небольшим десятин — вся в мелких болотцах — «оборках»... «Вся заросшая ивняком, лозняком, ельником, березкой, была во всех смыслах незавидна».
Незавидна, да мила и кузнецу, и самому Саше. До святости. Кислая, подзолистая, скупая, недобрая!
Не в высоких палатах появился на свет Александр. Богатством отца и сына, всего семейства были книги. Другим, основным, богатством — горн, наковальня и молот. Вот, в общем, и все.
Война. Как и многих, меня с Александром Твардовским сблизил фронт. Нет, было то не в начале сражений, — только осенью 1944 года, когда армии наши с жестокими боями за каждую речку, высоту, холм, село, фольварк продвигались все глубже в Восточную Пруссию.
Вагон-редакция фронтовой газеты «Красноармейская правда». Собственно, три вагона — редакция, типография, жилой «салон», купированный, с «отсеком» для корреспондентов, художников, рабочих. Клубится махорочный дым, стрекочут пишущие машинки, напевает что-то про себя лирически настроенный Евгений Воробьев, шуршат карандаши или напоенные тушью ручки графиков Ореста Верейского, Виталия Горяева и Андрея Гончарова.
Я-то присутствую в качестве временного гостя.
В вагоне-редакции и начались приятельские наши отношения с Александром Трифоновичем.
В Пруссии жил он где-то в брошенном немцами доме, пустом, разумеется, — работать на людях Твардовский не любил, не умел.
Но то и дело наведывался к нам. Часто хмурый — веселый Теркин не всегда доставлял поэту веселые минуты, смешное дается настоящим писателям не менее трудно, нежели трагическое. Порою же был неудержимо, захватывающе жизнерадостен, заражал всех, — особенно в минуты трудные, — желанием заглушить тоску и душевную тревогу песней, спорами о литературе, просто о жизни, о достоинстве дружбы, о ненависти к нытикам и выскочкам в деловой жизни или в писательской.
Прост был в обращении необычайно. Особенно с солдатами, рядовыми. Предпочитал быть вежливым по отношению к ним, прежде всего по отношению к ним, нежели к офицерам и генералам, что совершенно не значит, будто недооценивал поэт их заслуги. Нет, просто и по складу выходца из села, по убеждениям Твардовский считал себя равным именно в среде народной, солдатской. Ведь и главным фронтовым героем его стал Солдат. Неудачи наши на фронте переживал тяжело, но молча, скрыто. Если однажды видел я под Вязьмой участника трех войн, «старого солдата», как мы называли его, Алексея Суркова, плачущим при вести о трагедии пылавшего, плененного Дорогобужа от горя, обиды, тоски, только не отчаянья, то Твардовский в самых трагических обстоятельствах держал глаза сухими.