Иногда я приношу с собой немного хлеба, жду, когда крылатые странники окажутся поближе, и осторожно кидаю им крошки. Может, они голодны: все же попали в чужие края? Никакого внимания. Скорее оттенок пренебрежения есть в их повадке. Медленно, без признаков страха супруги меняют курс и удаляются с подчеркнуто независимым видом.
Откуда они появились тут? Из зоопарка? Или с далекого-далекого юга, из далеких неведомых стран? Вчера видел, как они бродили на узенькой отмели под Калининским мостом, их вспугнула волна от проходившего теплохода. Вместе они вскинулись в воздух, прошли под мостом, выше и выше, над фабричными трубами «Трехгорки», и растворились в сумеречном небе.
Ну а сейчас они снова здесь.
Да, что-то меняется в нашем городе...
На той стороне реки, там, за деревьями прибрежного парка, я знаю, есть на Красной Пресне квартал, который до войны называли так: Новые дома.
Новые дома... По теперешним-то временам? А тогда их называли гордо: новые!.. То были первенцы жилищного строительства в Москве. Невзрачные, скромные, а все же всем памятно то давнее место, — была там мебельная фабрика Шмита; сын владельца, студент Николай, большевистски настроенный революционер, погиб после боев его отряда против казаков. Бились рядом с ним рабочие той же фабрики, его друзья, единомышленники, хоть и «подчиненные» его отца, да и его самого как наследника владельца предприятия. Фабрика перешла ему по закону. Он завещал все свое состояние партии ленинцев.
Кварталы Шмитовского проезда называли гордо — Новые дома. Теперь-то они составляют, по правде говоря, одну стотысячную часть новых домов, новых кварталов, новых районов строительства, самого обширного и энергичного во всем мире. До войны же сюда, в Шмитовский проезд, названный именем молодого революционера 1905 года, многие приезжали поглазеть на новые дома. Новые дома для ткачих, мастеров, инженеров, механиков. Новые дома... Теперь в соседстве с нынешними зданиями-башнями они кажутся приземистыми, тесными, стародавними...
Я не молод, многое пришлось повидать, и знаю: народ наш выражает свою волю не только в дни выборов.
В сущности, народ сделал свой выбор еще в ту ночь 25 октября 1917 года, когда за власть Советов проголосовала своим выстрелом «Аврора».
Мы голосовали за свою Советскую власть, за партию, за Ленина, за свое будущее еще в пору гражданской войны, разрухи, лишений, голода, когда даже Ильич, ни при каких обстоятельствах не терявший присутствия духа, не склонный к драматическим восклицаниям, одну из своих телеграмм о немедленной, сверх срочной помощи голодающим рабочим закончил словами «ради бога».
Ради бога!.. Давнее обиходное выражение, означающее крайнюю, предельную настоятельность просьбы. Вот как было тяжело. Но и тогда рабочие и крестьяне на фронтах и в тылу невиданным, фантастическим подвигом проголосовали за свою власть, отстояли ее в жестоких сражениях и в смертной схватке с голодом и разрухой...
Сегодня нет у меня никаких особенных дел. Иду беззаботно, не спеша, и, так как лет мне уже немало, начинаю вспоминать всякую всячину, то, что случилось в далеком уже прошлом, затерялось в памяти и всплывает порой по совершенно непонятным причинам. Я дойду до того места, где мне вручат избирательный бюллетень. Маленький, легкий листок бумаги. Я взвешу его на ладони и попытаюсь ощутить, понять, что же он олицетворяет собой в моих мыслях, чувствах, воспоминаниях.
Я взвешу маленький листок на ладони и, наверное, вспомню далекий 1920 год, Архангельск на Северной Двине, морозный февраль, то утро, когда мы с соседскими мальчишками выбежали на улицу и увидели, что там больше не маячат фигуры английских солдат-интервентов и на реке уже не видны английские мониторы, сгинул английский миноносец «Аттентив», что значит «Внимательный». И еще — заботливый. Заботливый? Ну и ну, англичане и впрямь не лишены чувства юмора!
Сгинули оккупанты. Самодовольные, сытые, щеголеватые, вечно жевавшие шоколад и резиновую жвачку, воевавшие с комфортом, «со всеми удобствами».
Уж мы-то, мальчишки, это знали. Проскальзывая чудом в кантины, армейские магазины «союзников», мы завороженно, хоть и без всякой надежды, пялили глаза на консервные банки с вареньем, джемом, яйцами в порошке, мясом, пивом, какао с молоком, сладким кофе и бог его знает с чем еще, — у нас животы бурчали от привычного недоедания. Поразительно: нас это не очень-то огорчало. Теперь я могу понять эту странность. Дистанция между жителями Архангельска и пришельцами с моря в отношении рациона, снабжения, питания была так фантастически велика, что «союзники» со всеми их невиданными яствами и блистательной экипировкой представлялись нам кем-то вроде марсиан.