Фомин, рабочие, инженеры заперли глотку скважины чугунной задвижкой. Газ изнутри все же вырывался, слегка пошевеливая, погромыхивая чугунной плитой. Потные, бледные, осатаневшие люди у скважины 132 вступили в единоборство с преждевременно разбуженным фонтаном. Скважина мощная, это слышно по ее голосу, по гулу недр. Но она заговорила на 1080 метре, на 15 метров раньше, чем нужно было буровой партии, и буровая партия взялась «загонять фонтан обратно», пока не будет укорочен последний, восьмой башмак, рассчитанный на бо́льшую глубину.
Если трудно унять кровь из перерезанной артерии, то какие нужны люди, какая работа, чтобы зажать струю «черной крови», нефти, разбежавшуюся с тысячеметровой глубины, попридержать внутреннее давление земного шара?
Четверо суток рабочие качали в скважину барит и раствор соли. Под давлением в сорок атмосфер насосы отдавливали нефть назад в недра. Фонтан рычал, отплевывался, — все было напрасно, все шло прахом.
Чугунную задвижку Фомин предложил заменить стальной арматурой. Ее собирали тут же. Она весила четыре тонны — арматура из труб, отводов, флянцев, стальных каналов для укрощенного фонтана. Но прежде чем надеть на фонтан стальной намордник, предстояло убрать чугунную плиту, выпустить на свободу извержение шестнадцатого пласта и снова задушить его. Сделать это собирались люди, хрупкие, маломощные по сравнению с адовой силой далеких недр.
Они оттащили чугунную задвижку. Их шатало от собственной дерзости. В уши, в лицо, в голову, в грудь ударила нефтью скважина, и люди вспомнили, что когда-то на пожаре горящей вышки порвало барабанные перепонки Мамиконяну, самому знаменитому и бесстрашному пожарному республики. Тогда же от скважины автомобили отвезли по лазаретам героев-нефтяников, отравленных газом, ослепших, оглохших, — среди них были и краснофлотцы, помогавшие сбивать пламя. Не скоро вышли они из больницы.
Пожар был в 1926 году, тоже на Биби-Эйбате, пламя все же сбили, перешибли, и на четвертые сутки воздух Баку перестал дрожать, небо и море приняли свой обыкновенный черный, а не красный цвет.
Теперь на буровой номер 132 работали слесари Казабродов, Мурадов и их товарищи. Они проникли в ревущую вышку. Были бесконечно долгие секунды, когда окружающих ожидание несло, как буря. Потом слесари вышли наружу.
Арматура зажимала теперь скважину всеми своими четырьмя тоннами. Она была рассчитана на очень большое давление снизу. Но все это оказалось ерундой, игрушкой. 18 июля в два часа дня фонтан начал раскачивать, мять и корежить стальные трубы. Он мял сталь, как ребенок мнет глину. Четыре тонны двинулись с затворов, сорвались, их бросило в воздух высоко над землей и швырнуло в сторону.
Фонтан прорвался через намордник.
Сначала газ, потом вода, наконец, чистая нефть ударили в небо. Нефть вставала ревущим столбом, била в деревянную вышку, раздвигала доску и выхлестывала на промысел черным ливнем.
Нефть била с давлением в 150 атмосфер. Через несколько минут ближайшие трехэтажные жилые дома стали черными: нефть текла через крыши в квартиры и просачивалась через все этажи к земле. Триста семейств рабочих, магазин ЦРК, все живое из шести корпусов на автомобилях вывезли в безопасное место, — черная река неслась вниз, к морю. Промысел захлебывался в нефти.
Шесть дней армейцы караульной роты питались из чужих кухонь: нефтью залило и ротные котлы. Засыпающим голосом рассказывал потом командир роты, что шесть дней полтораста рабочих и армейцы не спали, рыли отводные ямы, чтобы нефть не ушла к морю. Новые сапоги командир кинул: их разъело нефтью.
Пятнадцать тысяч тонн нефти выбросил за двое суток фонтан. Чтобы взять эту нефть в обычной работе, промыслу понадобилось бы немало времени.
Затем наступила самая трудная пора. Все резервуары, все земляные ямы и ловушки промысла были забиты. Биби-Эйбат распирало нефтью. В этом море горючего за полкилометра от скважины, на другом промысле — номер четырнадцать, вдруг вырвался к небу огненный язык, грохот пошел по Биби-Эйбату, — горел соседний фонтан.
Командир роты:
— За пять минут до этого меня прямо черт какой-то поднял, понесло меня к этой вышке. Подхожу, не дошел сколько-то там шагов — рвануло вышку огнем. Тут же вижу — в сторону бежит человек. Я схватил его. Мне плевать было на него в эту минуту, я его назад под конвоем в штаб отправил, а сам — на пожар.
Ночью в штабе комиссар допрашивал пойманного. Руки бежавшего от вышки были опалены огнем. Он бормотал, что закуривал папиросу, нечаянно бросил спичку, — неосторожность, нужно простить!..