— Тут какие-то были... не наши. Не наши, говорю! Не русские!
Мы осмотрели следы в примятой пшенице. Странно. Не две колеи, как у телеги либо грузовика, а одна. Что же это могло быть? Мотоциклеты? Но их тогда в нашей армии редко можно было встретить.
— Немцы! — предположительно высказался Симонов.
— В нашем тылу? — неуверенно возразил я.
— Они! — решительно заявил Петя Белявский, человек на войне бывалый, участвовал еще в первой мировой войне.
Что оставалось делать? Возвращаться назад? Но там тем более враг.
— Ура! — крикнул Боровков. — Танки! Наши!
Слава богу! В самом деле, справа параллельно с нашей дорогой шли стальные машины. Как жаль — они так нужны были бы могилевскому гарнизону!
В это время со стороны танков, с шелестом преодолевая толщу воздуха, пронеслись и разорвались вблизи нас снаряды.
— Ослепли они, что ли, — пробурчал Боровков. — Не видят, машина-то советская!
Во избежание новых недоразумений и неприятностей въехали в небольшую рощу, пикап замаскировали, а Павел Трошкин по-пластунски пополз на край рощи. Осмотрелся. Вернулся мрачный.
— Немецкие! Знаки на бортах у них не наши.
Положение осложнилось. Спасибо, хоть вражеские боевые машины не свернули вдогонку за нами и стрельбу прекратили.
Но за ними — новые броневые отряды. Надо что-то делать.
— Как с ними обращаться? — спросил я Белявского. — Никогда не имел дела с гранатами.
— Очень просто. Видишь, железная скоба? Вроде стержня! Че́ка. Вынешь ее, и граната готова к бою.
— Как только их танк приблизится, бросать шагов с десяти?
— Точно. Вот жаль только, от этого мало толку будет. Так — царапина на броне.
— Это верно, — вздохнул я. — А что остается делать! Не бежать же!
— Это было бы глупее всего.
...Надо торопиться принимать какое-то решение. Но какое? Пробиваться на восток, к Чаусам, к реке? Но там, видимо, уже орудуют немцы. Или мост взорван минерами. Если уцелел, то забит отходящими частями.
— На восток! — решительно сказал Симонов.
И, покинув спасительную рощу, мы двинулись к Чаусам.
Удивительно — мост цел. Пусто кругом. Только на том берегу старик крестьянин опрометью бежит куда-то, подгоняя стадо свиней. Мы перебрались на противоположный берег, поднялись на поросший деревьями холм, где в кустах стрекотали пишущие машинки, и, приглашенные знакомыми фронтовыми кинооператорами, присели рядом с ними, отведав протянутые нам консервы с мясом.
Константин Михайлович направился в штаб армии (13‑й).
— Товарищ генерал, в вашем направлении движутся танки противника.
— Странно. Могилев-то еще наш.
— Да. Мы только что оттуда. Тем не менее, восточнее Могилева мы видели фашистские танки.
— Молодец, Константин Михайлович! Настоящий литератор. Недостатка воображения у вас не замечается. Ну, что ж. Не верить тебе, извини, я по-фронтовому, — не верить особых оснований у меня нет. Пошлю разведку.
В это время на рощу обрушился шквал снарядов и мин. Стрекотание машинок прекратилось. Все поднялось на ноги. Работники штаба спешили к машинам. Обстрел усилился. Мы подскочили к нашему пикапу. Сообразительный Наша Боровков уже завел мотор и двинулся вперед. Мы забирались в машину на ходу.
Пыль, пыль, пыль от сапог шагающих колонн! Боровков ничего почти не видел впереди. Открыл левую дверцу, высунулся наружу и высматривал дорогу, то и дело протирая глаза от едкой пыли.
Помню Симонова, бормотавшего что-то про себя. Ругался, проклинал немцев? Вероятно. Но отчего в его движениях был определенный ритм? Значит, мысленно, на ходу, сочинял стихи? Какие? Может, эти?
После долгой езды мы, правдисты, известинцы и кто-то из «Красной звезды», обосновались в Вязьме. Добились даже телефона для связи с Москвой. В часы бомбежек укрывались в погребе. Все там не помещались, чья-то спина, чтоб не выражаться грубее, высовывалась наружу. Это вызывало не испуг, а, скорее, смех, в том числе и того, чья неудобопроизносимая часть тела торчала за пределами погреба.
Июнь, июль, август. Бои и бои. Положение на фронте не радует. Побывавший в штабе 24‑й армии Петр Белявский сумрачно заявил:
— Приберегите оптимистические реляции для более удобного случая. Гитлеровцы намерены завтра начать генеральное, по их словам, наступление на Москву. Операцию свою, несомненно, очень серьезную, они назвали свирепо — «Тайфун». Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок поклялся Гитлеру, что возьмет Москву через две недели!..