Распрощались дружески. Это были в самом деле славные парни.
Осмотрев еще несколько улиц и площадей, часа в четыре зашли в ресторан-сад. Болтая о том о сем, пообедали, закурили по подаренной сигарете и поманили официанта:
— Сколько с нас?
Он назвал сумму в румынских леях.
Мы предложили советские деньги.
— Такие деньги мы не принимаем.
Кельнер подозвал метрдотеля.
— Нет. Найдите леи. Или разменяйте в банке. Он за углом.
— Во-первых, курс валюты нашей там неизвестен. Во-вторых, рано или поздно русские войдут в город (мы знали: войдут на другой день, но сообщать об этом румынам права не имели).
— И потом, мы же первые ваши гости из русских. Мы платим честно по счету. И отказывать нам в этом, право же, негостеприимно. Вы же, очевидно, уже поняли, что наши народы будут дружить.
Видимо, это как-то убедило метрдотеля. Поблагодарив официанта, дав ему на чай, мы вышли из ресторана с его столиками под открытым небом и вскоре вернулись в полк.
На другой день наши соединения всех родов войск в свежем, новом обмундировании вступили в город.
Тротуары были переполнены. Из окон глядели на колонны полков и дивизий любопытные девушки, мальчуганы, дамы и старики. День был ясный, солнечный.
На одной из площадей, где остановились «Т‑34», толпа горожан была особенно густа. Парнишки, цепляясь за руки наших «бронесолдат», вскарабкивались на корпуса машин, просили надеть на них кожаные шлемы танкистов, гордо взирали на окруживших танки людей (это «окружение» на сей раз было не грозным, а добросердечным), а люди в толпе махали шляпами, кепками, канотье...
Словом, после дружбы с немцами, смахивавшей больше на оккупацию, достаточно много румын прониклось чувством симпатии к русским солдатам и офицерам, весьма вежливым по отношению к населению освобожденных государств.
«Штабом» корреспондентов всех наших газет стал комфортабельный отель «Амбассадор» на одной из главных улиц столицы. Там и поселились мы. Помнится, каждый — в отдельном номере.
Связь с Москвой поддерживалась почтой, телеграфом и военными самолетами. Собственно, к услугам почты прибегали только для переписки с семьями и друзьями, — для «донесений» в редакции этот вид связи очень уж медлителен.
Вскоре Букурешти вернулся к обычной жизни, оживлявшейся только прохождением колонн наших войск, митингами, церемониальным маршем румынских соединений. Король Михай с его матерью Еленой объявили себя союзниками СССР. Бывали приемы у царствующих особ. Писатель и литературовед Вильям Вильмонт рассказывал мне:
— Досталось вашему покорному слуге место за столом рядом с матерью Михая. Она удивленно спросила: «Отчего у вас такие... не подходящие офицеру вашего ранга очки?» Я объяснил, что потерял свои и временно пользуюсь чужими. Тогда королева не без самодовольства постучала длинным своим ногтем по зрачку: знайте-де науку! Я онемел. Королева устранила мое недоумение: под веки вставлены соответствующие стекла: «Это очень, очень удобно, мсье!» (Вильям Вильмонт владеет несколькими языками, служит в 7‑м отделе штаба армии — по работе среди солдат и офицеров противника, и беседа с мадам Еленой далась ему без всяких затруднений.)
...Мы уже начали скучать, как ни были хороши румынские салонные оркестры, певцы и гитаристы.
Неожиданно, обрадовав К. М. Симонова и всех нас, приехал Павел Трошкин — с другого фронта. Вот кому были бы по сердцу веселье Бухареста, оживленные горожане на улицах, нарядные, хорошенькие девушки из «приличных» буржуазных семейств, неплохое вино и обильные яства, немыслимые тогда в нашей воевавшей стране! Но нет. Обычно жизнерадостный, прекрасно настроенный, общительный Павел Артемьевич, изумив нас, был донельзя мрачен, нелюдим, озабочен. Озабоченность его была нам понятна: истерзанная его «эмка» наотрез «отказалась» служить ему. В столице Румынии сохранился авторемонтный завод, филиал «фордовских», и там взялись привести машину в полный порядок.
Как ни старался Константин Михайлович, ценивший Павла за истинное бесстрашие, расшевелить, сделать его самим собой, прежним, приглашая Трошкина в подвальчик и заказывая сливовицу или румынскую водку цуйку и анисовую со знакомым с детства запахом микстуры, — ничего хорошего не получилось.
Однажды, возвращаясь откуда-то в «Амбассадор», увидел я в нижнем холле группу военных корреспондентов, необычно возбужденных. Что такое?