Знание номер один для него — пребывание на многих фронтах от Халхин-Гола до земли пруссаков и немцев. Знание номер два — долгие годы напряженной работы над романами о Великой Отечественной войне. Работа идет не только за письменным столом. Тут одного «знания номер один» для него не хватает.
— Я был корреспондентом. Солдатом не был. Батальоном не командовал. Военным врачом не был. Армией тоже не командовал. И начальником штаба не был, и оперативных документов не составлял. Поэтому, прежде чем сесть за работу, — необходимость и счастье для меня подолгу общаться с бывшими фронтовиками всех рангов, «влезать в шкуру» их, когда контуры романа и герои как-то в сознании проявились и я знаю, в чью же «шкуру» теперь влезать.
— Что характерно для предварительной работы до начала ее?
— На фронтах воевало столько людей, что этот мир характеров, судеб, поступков, ошибок и успехов просто необъятен! Я не знал, когда же остановиться, ища новых и новых встреч с профессионалами-военными от маршалов до нынешних пограничников. Понимаешь, писать дневник военного корреспондента или лирическую повесть о фронте — для этого достаточно личных впечатлений. Но если это роман со многими героями, то собственных блокнотов и воспоминаний мало, убийственно мало. Я хочу сказать — убийственно для романа.
Боясь затронуть очень личную для Симонова тему, я все же спросил, кто из военных, армейцев особенно помог тому или другому роману. Вопрос конечно же сложный. Костя, помедлив, ответил в обычной своей неторопливой манере:
— Могу назвать людей, хорошо тебе известных, но было множество таких, чьи имена ничего тебе не скажут. Все же упомяну отлично тебе известного по боям под Москвой и в Маньчжурии А. П. Белобородова. Но я расспрашивал его совсем о других боях, о другом времени войны. Почему? Роман «Последнее лето» сложился так, что Серпилин, если помнишь, стал командовать армией. Пытаясь понять и уточнить, что значит готовить ее к большой операции, я подробнейше расспрашивал и Белобородова, и генерала А. С. Жадова, и это очень во многом помогло. По роману, наступление наше готовилось именно там, где мы с тобой начинали в сорок первом и где земля была мне знакома, где к тому сроку, когда развертывается действие романа, генерал Белобородов возглавлял уже армию. Это было относительно ново для него, и в наших беседах он, увлекаясь, был особенно откровенен и щедр на подробности решений и переживаний, словом, оказался незаменимым собеседником для писателя. Так вот, соединяясь, высказывания генерала Жадова, воевавшего на другом фронте, и Белобородова, а потом беседы с тоже хорошо известным тебе генералом П. И. Батовым дали возможность составить отчетливое представление о том, что это такое, что же это такое — наша крупная наступательная операция во всем ее, примерно, объеме! И как действует, как чувствует себя в часы крупного сражения командующий армией. Но, повторяю, помогли мне беседы и с другими военачальниками и солдатами.
— А ты? Ты лично? Угадаем ли мы страницы и строки личных твоих впечатлений?
— Если говорить о начале «Живых и мертвых» до того момента, когда Синцов остается у Серпилина в Могилеве, а Мишка, фотокорреспондент, уезжает, то, естественно, тут многое вспомнилось. Ведь это те самые места, где мы колесили на одиноком известинском пикапчике с тобой, Белявским, Трошкиным, речистым шофером Боровковым, попадали в окружение, выскакивали благополучно и учились оптимизму...
— ...У солдат, переживших кое-что потяжелее.
— Разумеется, там-то и гнездятся корни многого, что есть в первых главах романа. Только корни. Заметные лишь на поверхности земли. А дальше, глубже в земле — уже работа моего воображения, в меру сил моих, как автора, приближенная к реальным фактам войны, реальным характерам, реальным чувствам истинных участников войны.
— А дальше?
— А дальше — Сталинград, где мы с тобой были. «Солдатами не рождаются». Когда Синцов вспоминает, как он был комбатом в Сталинграде, многое сделано в романе по моим личным впечатлениям в дни обороны. Во время же наступления я там не был. Но, побывав еще осенью в войсках Рокоссовского, много позже, рассказывая о действиях солдат Серпилина, я восстанавливал в памяти землю, где они наступали, голую степь с ее оврагами, первые попытки прорваться на северные окраины осажденного Сталинграда. Пришлось только представить себе иную степь, зимнюю, снежную. Но ту же самую степь.
...Мне просто не хватит тут места рассказать о месяцах и годах добывания и осмысления писателем обширных материалов для задуманных романов. Но читатель, вероятно, получил все же представление об истоках достоверности, точности повествования, реальности персонажей и характеров, что свойственны прозе Симонова.