Все вышло иначе. В столовой Антоновых была распахнута дверь на балкон, а оттуда из бившего в комнату столба солнечного света неслась к нам виртуозная соловьиная песня. «Нет, это не соловей, — поправил меня хозяин. — Это кенарь». Тут Сергей Анатольевич принялся рассказывать всякие истории про певчих птиц, про то, что кенари отлично умеют подражать соловьям, что каждый из тысяч и миллионов кенарей имеет свой особый напев, а старые кенари весьма «планово» обучают своему искусству пернатую молодежь.
— Прежнего нашего кенаря мы звали Мишкой, — сказал хозяин. — Старый был певун и скончался по старости, земля ему пухом! То ли мы у кенарей научились, то ли кенари у нас, но вся наша антоновская семья — музыкальная. Каждый хоть на чем-нибудь да играет. Я на мандолине. Евгения Михайловна, супруга моя, — на гитаре. Дочь Валя — на аккордеоне. Как начнем музицировать, тут и песик наш Марсик начинает подлаивать, и кенарь вступает в концерт.
Из соседней комнаты вышла жена хозяина, Евгения Михайловна, собрала кое-что поужинать, поставила и коньячные рюмочки, миниатюрные.
— Мы хоть и не увлекаемся этим зельем, но ведь время субботнее, — заметил хозяин, и тут пошел у нас разговор не про металл и не про инструменты. Случайно мы с хозяином признались друг другу, что один из любимейших наших писателей — Антон Павлович Чехов.
— Бесподобная вещь у него «Степь», — заметил Сергей Анатольевич. Договорились мы и до Федора Достоевского, и до Вересаева, и до Марка Твена, и до Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Мне приходилось встречаться с Евгением Петровым и в мирные дни, и на фронте, и хозяин с интересом стал допытывать меня о приемах совместной работы писателей.
Потом хозяин принес мандолину. Он сыграл нам о том светловском парне, что «пел, озирая родные края: «Гренада, Гренада, Гренада моя!» Я вспомнил о «Землянке» Алексея Суркова, но хозяин забыл мелодию, после долгих поисков все же нашел ее в нотах и сыграл эту славную фронтовую песню. Потом мандолина была отложена в сторону, продолжался разговор, несколько беспорядочный, как это бывает при первой встрече не знакомых прежде людей. Не помню уж, по какому поводу, но весьма уместно Сергей Антонов вдруг процитировал на память стихи. Я запомнил их начало: «Когда толпа надежд растерянно рыдает и дьявол прошлого на раны сыплет соль...»
— Чьи это стихи? — спросил я, растроганный.
— Байрона, — ответил хозяин. — Джорджа Гордона Байрона.
Пришла дочь хозяина Татьяна, миловидная и не без кокетства одетая девушка. Волосы у нее светлые-светлые...
— Она у нас настоящая блондинка, — подмигнув дочери, сказал Сергей Анатольевич.
Татьяна весело кивнула головой. И тут я узнал, что Татьяна Антонова, окончив десятилетку, поступила комплектатором на отцовский завод; начала толково осваивать профессию, а вскоре ее избрали вторым секретарем заводского комитета ВЛКСМ.
Познакомившись с представительницей третьего поколения Антоновых, я поневоле заинтересовался историей этой семьи, ее влечениями и традициями.
И когда мне стали об этом рассказывать, отзываясь на мою любознательность, то в самом тоне рассказа я узнал чувство, которое можно определить лишь одним словом — гордость. Гордость за свой рабочий род! Гордость хозяйки и Татьяны за то, что глава семьи — рабочий и отец его тоже был рабочим, простоял у станков московских заводов шестьдесят семь долгих лет. Двадцать пять лет из них — на заводе имени Владимира Ильича.
И на каком заводе! Заводе — старейшине московской промышленности. На заводе, гордом своими революционными традициями, на заводе, с которым держали связь в начале века московские марксисты А. И. Ульянова-Елизарова, старшая сестра В. И. Ленина, Д. И. Ульянов — младший брат Владимира Ильича, и их товарищи по революционному подполью. На заводе, чьи люди в 1862 году провели одну из первых революционных маевок Москвы! (Группа здешних рабочих, инженеров, служащих в 1962 году выпустила превосходную книгу о своем заводе — «Имени Владимира Ильича». Я просто рекомендую каждому достать и прочесть эту книгу!)
Отец Сергея Анатольевича, искуснейший токарь и «заводила» рационализации Анатолий Антонович Антонов, начал свой рабочий путь на заводе Бромлея, ныне «Красном пролетарии», потом уже перешел на нынешний завод имени Владимира Ильича.
— Не понимал этот человек, как это можно не работать, — говорил мне хозяин. — Когда перевели его на пенсию, лишился радости жизни. Придешь, бывало, навестить отца, а он не спрашивает: «Как семья?» Нет, он прежде всего спросит: «Как завод?» Кстати, это от него пошла моя страсть к книгам. Пришлось ему окончить всего-навсего четыре класса приходской школы. А любил книги, особенно Гоголя. Я еще мальчиком был, так он мне на сон грядущий читал «Вия». Бывало, услышит это мать, Елена Матвеевна, женщина кроткая, и упрекает отца: чего такие страшные вещи читаешь сыну? Потеряет же сон! Сон я не потерял, а книги полюбил очень. У нас в семье многое от книг идет. Брат мой Юрий в детстве услышал фразу из Фенимора Купера: «Бык, бык! — закричали туземцы». И сам закричал: «Би-ик!» Ну, его и прозвали в семье Бик. Сейчас — мастер на заводе «Строммашина». Старший мой брат Михаил — отличнейший токарь на машиностроительном заводе. Первоклассный! Старая закалка! Работает не спеша, истово, но уж сделает вещь, так все узнают: «Сделано Михаилом Антоновым!» У него индивидуальный подход к изделию. Вы про меня спрашиваете? Ну, я вроде «выродка» в нашей семье. Все токари, а я стал слесарем. Почему? Да так получилось. Когда пришло время определяться на работу впервые, еще Биржа труда существовала. Словом, безработица, дают работу — не покапризничаешь, как иные нынешние из сосунков наших. Брата Михаила направили в ученики токаря, а меня — в ученики слесаря.