...Поздно вечером, когда закончилось торжество последних испытаний нового рельсо-балочного стана, городская гостиница наполнилась шумом молодых голосов, веселой перекличкой людей, видимо знакомых друг с другом, связанных многолетней дружбой, давней общностью интересов.
— Электрики, сюда! — взывал кто-то из вестибюля.
— Монтажники, потеснитесь!
— Где тут конструкторы, вот запрятались, схимники!
Вдруг оказалось, что вся гостиница в эти дни занята инженерами, создававшими уникальный прокатный стан, и что они страшно молоды, юношески влюблены в жизнь, готовы в этот праздничный день к самым сумасбродным шуткам, хотя все они вместе изо дня в день, из года в год работают над такими сложнейшими проблемами техники, которые в былые времена под стать были только убеленным сединами академикам.
Где-то ударила в потолок пробка из бутылки шампанского, где-то продолжали весело пререкаться монтажники и электрики, где-то во весь голос читали стихи. Георгий Лукич Химич распахнул окошко. В дальнем конце города дрожало в небе зарево — бессонные огни завода.
— А тем временем он работает, — сказал Химич, — он работает, он живет, наш рельсо-балочный стан!
— А помните свое путешествие к Тихому океану, на охоту за китами? — спросил я. — «Веревочку» помните? Все еще зарабатываете деньги на дорогу до океана?
Георгий Химич развел руками и рассмеялся.
— Да, вот как оно все получилось!
...С той поры, когда я поздравил Георгия Лукича с рождением нижне-тагильского прокатного стана, немало воды утекло. Созданные им гигантские машины работают на Урале, в Сибири, во многих промышленных районах нашей страны. Имя конструктора Химича известно и зарубежным металлургам. Он участвовал в проектировании прокатного оборудования для индийского завода в Бхилаи. В Европе, Азии, за океаном его считают одним из видных представителей советской инженерии, советской технической мысли.
Георгий Химич по-прежнему живет на Урале, в Свердловске. Он верен себе. Скромен в оценке своих успехов. Смел, настойчив, неутомим в творческом поиске, — ученик пятилеток, романтик, энтузиаст.
1961—1975
ЮРИЙ ОЛЕША
— Шевалье!
Это воскликнул в гостиной Евгения Петрова при виде вошедшего моего приятеля, высокого, стройного красавца, Юрий Карлович. Умел он восхищаться привлекательной внешностью других, нимало не заботясь о собственной. Определения его всегда были неожиданны, точны, порою романтичны и всегда кратки.
Отлично помню день двадцать седьмого года, когда в журнале «Красная новь» появилась поразившая меня повесть бывшего фельетониста-стихотворца газеты «Гудок» Зубилы — Юрия Олеши. Я прочел ее залпом, пораженный прозой нового склада, словами острыми, светящимися прозрачными гранями алмаза, соединяющими романтику с грубоватостью.
«Он поет по утрам в клозете».
Это поет оптимист, советский делец в хорошем смысле этого слова, кулинар по призванию, изобретатель новых сортов колбасы, инициатор сооружения современной колбасной фабрики, — такие энтузиасты нужны были в свое время наркому пищевой промышленности Анастасу Ивановичу Микояну, хотя об этом в повести ничего не говорится. Бабичев любит жизнь и хочет, чтобы ею наслаждались другие: революционер, комиссар гражданской войны, он поселил у себя комсомольца Володю, когда-то спасшего ему жизнь. И уж совсем как Христос, подобрал однажды на улице пьяного пошляка — «романтика», вовсе ему не нужного Кавалерова.
«Вы, может быть, обижаетесь: вмешивается, мол, человек в чужую жизнь?» — говорит он Кавалерову, давая тому приют, вместо того чтобы отправить пропойцу в милицию. Оказывается, «делец» не только требователен, бывает жестким на работе и дома. Он корректен даже с захмелевшим циником. Характеры Бабичева и Кавалерова у Юрия Карловича не прямолинейны. О мнимых противоречиях в натуре Андрея Петровича я уже сказал. Кавалеров же, неблагодарно стремясь мысленно смешать с грязью пригревшего его человека, — «он заведует всем, что касается жранья... я... при нем шут», — все же не может не оценить энергию и упорство Бабичева, в трудное время нэпа возглавившего сооружение фабрики «Четвертак», которая предназначена не только колбасу выпускать, но все, что освободит женщин от кухонных забот.
Впервые я встретил Юрия Карловича в тридцатых годах на улице возле дома, где жили Евгений Петрович Петров и Илья Арнольдович Ильф, с ними я знаком был с 1930 года, на несколько лет раньше. Все мы, запрокинув головы, смотрели на небо. День был на редкость ясный. В голубой дали мерцала золотая звездочка. То был один из первых наших стратостатов. Все мы были восхищены, но более всех — Юрий Карлович. Он не писал фантастических рассказов, но реально-фантастическое пленяло его, в повестях и пьесах обыденное оборачивалось «волшебным» или соседствовало с ним.