Собирался Юрий Карлович написать пьесу или роман о необыкновенной нищете необыкновенного, невиданного нищего, а сам цену деньгам не знал совершенно. Однажды поздно вечером, по звонку приятелей, я зашел в ресторан «Националь». На площадке между первым и вторым этажами сидел в кресле Олеша. Спросил меня:
— Вы наверх, Женя? Мне скучно. Пойду с вами.
Найдя своих знакомых, я подвинул стул Олеше, сел рядом. Компания заканчивала ужин. Графинчики пустые. Увидев перед кем-то бокал с недопитым пивом, автор «Зависти» попросил меня:
— Как-нибудь незаметно подвиньте мне бокал.
— Зачем? — удивился я, подозвал официанта, и тот, хотя ресторан вот-вот закроется, принес две бутылки «Ленинградского». Юрий Карлович выпил полбокала и отставил пиво:
— Превосходное. Жаль, пить больше не хочется.
Что это все значило? Сцена из пьесы «Нищий»? У ее автора нет с собой денег?
— Будьте добры, — подозвал он официанта. — Сколько с нас?
Официант назвал стоимость двух бутылок пива.
— Нет, — досадливо отмахнулся Олеша. — Плачу за весь стол. Очень милые молодые люди! Очень.
Они, и в самом деле милые, в один голос запротестовали:
— Что вы, Юрий Карлович! Мы ведь ужинали, не только пиво пили.
— Самолюбивые, — ворчал Олеша, выходя на Манежную площадь. — Подумаешь — Жюльены Сорели! Я гонорар за сборник получил.
— На что похоже это облако? — спросил, указывая на безоблачное ночное небо.
— На рыбу, — отозвался я, как Полоний.
— На дыру во Вселенной. Нет даже облака. И, знаете, еще на что похоже? На безоблачное ночное небо. Для тех, у кого нет воображения. Вы умеете мечтать? Влюбчивы?
— Очень.
— Я тоже. С детских лет. Вы любили девушку старше вас, когда было вам пять лет?
— Да. Это было на юге в начале века. Марии Юндт было пятнадцать, мне на десять лет меньше. Вы узнали это по себе?
— Да.
Влюбленность в прозе Олеши — всегда открытие, открытие нового, неведомого, страшного и неизбежно-необходимого. Пьеса и спектакль «Три толстяка». Чувство любви героев сказки и для Олеши также — олицетворение воли к свободе, ненависть к поработителям. Убеждения, редко высказывавшиеся писателем прямо, публицистических статей он не писал, почти не писал, лишь изредка, политические же взгляды выражал опять-таки не прямолинейно (хотя иной жизни, нежели при социализме и неустанном движении к строю идеальному, не признавал), а устами своих героев и достаточно для читателя понятно между строк рассказов, повестей, романа, пьес.
Главный герой «Трех толстяков» многолик, это — народ. Оружейник Просперо, канатоходец Тибул, их единоверец и друг свободолюбивый доктор Гаспар Арнери. В пьесе, в спектакле — сарказм над толстыми, олицетворяющими всю жирную накипь старого, еще не уничтоженного мира. Луч в мире света — девочка Суок. Уверенность в конечной победе торжества мира и людей света Юрий Олеша выразил тем, что страшные события и тревоги перемежаются с эпизодами веселыми, и спектакль МХАТа, и в 1935 году воплощавший ту же тему, те же настроения уже в балетном варианте ГАБТ в целом порождали у зрителей чувство оптимизма.
Странно, еще во времена, далекие до старости, Юрий Олеша думал, писал о смерти. Оптимист же! Пылкий. Взрывающийся то гневом, то радостным восклицанием. Легко воспламеняющийся, как многие поляки. А вот — размышлял о смерти. Есть у Олеши рассказ «Лиомпа». Умирает человек в одиночестве. Близость кончины ощущает он в том, что прежде всего уходят от него вещи. Неизлечимо больной лежит в постели. А скудная утварь его уходит. Дешевый гардероб... Столы — и письменный и обеденный — одновременно. Табуретка. Ненужный давно уже графин для вина... Они тут, близко от умирающего, но их нет. Один за другим предметы теряют для него практическое значение. И уходят из его сознания, то есть умирают вместе с ним. Умирают? В том и ужас — они останутся, а он уйдет! Он, их хозяин, уйдет!
При мне Юрий Карлович о смерти не говорил никогда. Уроженец жизнерадостной Одессы, в отрочестве, хоть и ненадолго, футболист, отрок, для которого Кумиром был Сергей Уточкин (отчаянно смелый пилот-самоучка), мальчуган, до слез смеявшийся при виде приключений знаменитого тогда Макса Линдера, — Олеша до конца дней своих влюблен был в жизнь и ненавидел смерть, кому бы она ни угрожала. В одном из рассказов мы видим девчат, водителей тяжелых машин-катков, разглаживающих горячий, только что уложенный асфальт, и эта будничная в общем картина искусством писателя наполняет нас чувством гордости и полноты существования. В другом рассказе молодой человек признается молодой же Леле: он видит несуществующий мир. Она бросила на землю абрикосовую косточку, а перед Шуваловым мгновенно вырастает абрикосовое дерево. Он разговаривает с Исааком Ньютоном. Видит то самое абрикосовое дерево. «Нет, это яблоня», — возражает ученый раздраженно. Что творится с Шуваловым?