Эмиль это понимал. Но сразу перестроиться не мог. Лишь постепенно раскрывались в нем новые возможности. Это свидетельствовало о богатстве и глубине натуры.
Слова учителей оставались лишь словами, пока он не вырос настолько, чтобы понять их всем своим существом. Тогда законом стал для него простой как будто, но мудрый совет Шумана: «Пальцы должны исполнить то, что задумала голова, — не наоборот». Когда Гилельс впервые пришел к большому художнику пианисту Генриху Нейгаузу, он ждал, что профессор будет объяснять ему каждую ноту. Но Генрих Густавович Нейгауз убежден, что настоящий талант подчиняется своему собственному закону развития. Он ничего не хотел навязывать ученику и объяснил, что тот должен приходить к нему на занятия только с произведением, которое продумано и прочувствовано в исполнении до конца. Только с этой минуты начинается настоящая работа. Эмиль понял. Он научился доверять самому себе. И чем дальше, тем все более настойчиво и упрямо отстаивал свое толкование музыкальных произведений.
В отсутствие Эмиля Нейгауз говорил о нем:
— У него все добротное. Все из глубины натуры. Даже ошибки. Поэтому они меня не пугают.
Иногда Нейгауз берет с полки томик Пушкина, Маяковского, Гёте, Шекспира и начинает читать вслух. Музыку нужно находить всюду. Так профессор вводит Эмиля в большой мир искусства, в мир высоких идей, без которых музыка мертва. Под влиянием Нейгауза исполнительский талант Эмиля приобретал черты одухотворенности, глубины. Артистический блеск соединялся у него с умением выразить идейное, философское начало в творениях композиторов-гуманистов. Это сразу выдвинуло Эмиля в ряды самых ярких представителей советской пианистической школы на международных конкурсах музыкантов-исполнителей.
Искусство молодых советских музыкантов было воспринято за границей как нечто новое, неожиданное, ошеломляющее. Еще на конкурсе 1936 года в Вене упрямец Эмиль остался самим собой. Знал, что легче всего может добиться успеха в исполнении технически трудных, эффектных вещей. Но легкого успеха не хотел. И в заключительном туре сыграл новое для себя и потому трудное — «Балладу» Шопена.
Он привык противостоять тому, что дается ему легко. Если и замечалась в его исполнении юношеская грубоватость, увлечение быстрыми темпами, то все чаще, все упорней он сдерживает свои исключительные возможности виртуоза, чтобы не нарушить глубины и ясности замысла. Он наизусть знает слова Шумана: «Не стремись к блеску исполнения. Старайся произвести то самое впечатление, которое имел в виду композитор; смешно желать большего». И другие слова Шумана: «Играй всегда так, будто тебя слушает великий художник».
На Западе Эмиль встречал очень талантливых музыкантов. Но про себя отмечал, что многим из них свойствен болезненный излом, почитаемый якобы за тонкость восприятия жизни. В действительности это — извращение и неприятие жизни, ее отрицание. Искусство советских музыкантов есть радостное утверждение жизни, жадное любопытство к ней и прямое в ней участие. По-настоящему творить можно только с народом и для народа.
Эмиль это знает. В искусстве он не хочет быть жрецом или шаманом. В искусстве он хочет быть тем, что он есть, — человеком, и человеком в нашем понимании этого слова. Энергия, воля, ясность — вот свойства его натуры. Они проявляются и в музыке.
...Я писал это давно, в тридцатых годах, — писал о молодом Эмиле Гилельсе. Он только начинал тогда свой блистательный путь музыканта. Сегодня его знает весь мир. Он сохранил свою страстную влюбленность в искусство, совершенствуя талант упорным трудом, непрестанным горением чувств. Мне думается, что энтузиазм артиста, энергия и ясность его творчества, мощь его музыкального мышления имеют своим источником нашу жизнь, революционный, творческий подвиг народа.
1967
СЕРГЕЙ ДИКОВСКИЙ
В 1926 году, распрощавшись с Бакинским театральным техникумом, — тогда все, даже театр, связывали с чем-то индустриальным, — я, что называется, очертя голову устремился в Москву, куда раньше уехали мои друзья, будущий режиссер кино Владимир Легошин, книголюб и атлет, ставивший уже тогда вместе с Сергеем Юткевичем фильм «Кружева», а позже — «Белеет парус одинокий», влюбившийся в Сергея Эйзенштейна, носивший подаренную ему мексиканскую шляпу, стетсон, и Александр Шушкин, с кем мечтали мы в Баку работать в цирке, ставить эксцентрические спектакли и участвовать в них с нашими кульбитами и сальто-мортале, с трюками на шестах — першах.