– Возможно, – высказал предположение Гивенс, – кто-то еще видел это и молчит? Я бы тоже молчал, да и ты, командир.
Аникеев кивнул.
– Попозже, – сказал он, – я поспрашиваю. Сейчас просто примем к сведению. И еще… Эдвард, если увидишь… краем глаза…
– Конечно, командир. Доложу сразу.
Быкова подняли с постели в три часа ночи. Голос оперативного дежурного был вызывающе бодрым, и Быков с раздражением подумал, что сам же подписал распорядок дежурств, по которому на ночные ставили самых закоренелых «сов», для которых ночь – лучшее время суток. Второй мыслью было: что? Что случилось?
Успела промелькнуть и третья мысль: наверное, включилась передача телеметрии с «Ареса», что еще могло заставить дежурного разбудить руководителя научной программы в такое… гм… раннее время?
– Докладываю, – вещал дежурный голосом Левитана, объявлявшего о взятии Киева советскими войсками, – объект «Призрак-пять» активизировался. Согласно наблюдениям в ближней ИК-области, а также в двух радиодиапазонах, объект переместился после последнего включения на…
– Стоп, – окончательно проснувшись, сказал Быков. – Я понял. Буду через двадцать минут. Все обработанные данные – на мой пульт.
– Слушаюсь, – отрапортовал дежурный, и Быкову почудилось, что он еще добавил «сэр», чего, конечно, быть не могло.
В центральном зале ЦУПа за мониторами сидела лишь дежурная группа – восемь операторов, каждый из которых анализировал свою часть поступавших с антенн телеметрических данных.
– Что «Арес»? – бросил Быков Веденееву, проходя к своему рабочему месту.
Веденеев, один из лучших операторов космической связи, работавший еще с программой «Мир», а затем с первой Международной, ответил, не отводя взгляда от экрана, по которому ползли колонны цифр, будто сомкнутый строй чьей-то армии. Может, и своей – если данные были благоприятны.
– Нуль, – сказал Веденеев. – С двадцати трех тридцати семи не поступают данные даже с аварийки. И это внушает оптимизм.
– Оптимизм? – с подозрением спросил Быков, останавливаясь и вглядываясь в числа. Это не были сплошные нули, но определить с ходу, чему соответствует каждое число, Быков не мог.
– Конечно, – уверенно сказал Веденеев. – Это означает, что телеметрия отрубилась не в результате поломки или более крупной аварии на борту. Полный пакет можно отключить от передачи только с пульта центрального бортового компьютера, причем никто не может это сделать без прямого приказа командира. Значит…
– Что визуалка?
– «Арес» в поле зрения шестнадцати телескопов, в том числе трех орбитальных. Идет практически точно по курсу.
– По курсу к…
– К Марсу, конечно. Если судить только по визуалке, то все в полном порядке. Видно было, как отработали маршевые – ровно столько, сколько нужно.
– Грузовик?
– Ну, это же вы сами…
Быков кивнул. Да, это он и сам видел, спросил по инерции. Грузовик, едва не протаранивший «Арес», сейчас никак не мог угрожать кораблю, вышедшему на гиперболическую траекторию.
– Визуально, – продолжал Веденеев, повторяя данные вечернего рапорта, и без того хорошо известного Быкову, – на борту «Ареса» не наблюдалось никаких взрывных явлений, оптических вспышек, ничего. Потому я и говорю, что полный отказ телеметрии – дело рук экипажа, который по каким-то причинам…
– Каким-то! – воскликнул Быков. – Да, черт возьми, по вполне понятным! К Марсу они захотели, вот что! Их собирались снимать с орбиты и возвращать на Землю, потому они и решили…
– Вот оно что! – не удержался от восклицания Веденеев, не знавший, конечно, о том, что происходило в высших управленческих кабинетах в последние часы. – Тогда… Но это все равно такое нарушение… Когда они вернутся, их просто вышвырнут из профессии!
– Если вернутся, – механически поправил Быков. – Если вернутся, никто им и слова не скажет. Победителей не судят. А они станут героями.
– Гм… да, – вынужден был согласиться Веденеев. – Но все равно я…
– Прошу прощения, – прервал Быков оператора и проследовал к своему пульту, за которым дожидалась Ниночка Строева, аспирантка, работавшая над диссертацией об оптических иллюзиях на поверхности Марса. Материала по иллюзиям за десятки лет наблюдений накопилось не на одну докторскую, особенно после полетов первых станций, приборы которых обладали разрешением, достаточным, чтобы буйная людская фантазия увидела в природных феноменах нечто необычное, но недостаточным, чтобы аналитики однозначно определили феномены как обычные явления природы.