Дорога к морю

Берзин Альфред Семёнович Дорога к морю

Вспоминая прожитые годы, я с удивлением открыл для себя что мало помню о годах учёбы в училище. Тогда я стал разбирать старые письма, дневниковые записи, вчитывался в пожелтевшие страницы, как-то незаметно события и факты давно минувших дней стали всплывать с глубин забвения, выстраиваться в картины нашей бывшей училищной жизни. Наиболее яркое впечатление у меня осталось от штурманского похода на учебном судне "Неман". Произошло это так: 2 августа 1954 года нас погрузили в товарные вагоны, в которых слева и справа от двери были оборудованы двухярусные нары, где мы спали не раздевась прямо на досках, накрывшись бушлатом, подложив под голову брезентовый морской чемодан с нехитрым курсантским имуществом. И вот наш эшелон начал движение в Архангельск. В дорогу нас снабдили хлебом, сахаром и мясными консервами, мы их называли "конём". На станциях мы бегали с чайниками к будкам с надписью "кипяток", наполняли их и обратно в вагон. Питание у нас было однообразным: кипяток с сахаром и хлеб с "конём". Многие курили махорку, в вагоне дым стоял столбом. В проходе лежат ящики с точными приборами: секстантами, хронометрами, палубными часами и звёздными глобусами; на них играют в преферанс, пользуясь отсутствием начальства, которое едет в штабном вагоне. На верхней полке кто-то играл на гитаре и приблатнённым монотонным голосом пел о том, что "какие-то зубы стучали по клавишам рояля". Наши начальники решили разнообразить курсантское "меню", в Волхове рано утром раздалась команда: "Построиться в ресторан!" Её исполнили с большим удовольствием, построились и прошли в здание, где нас накормили комплексным обедом. И снова наш эшелон продолжил путь. В открытых дверях мелькают леса-леса. ... Одинокие домики, часто старые и печальные. Недалеко от

Архангельска поезд остановился на какой-то станции и долго стоял. Разрешили выйти из вагона и пообедать в столовой. Кругом грязь, гнилые неровные деревянные тротуары, пролегающие между покосившимися домишками. Зашли в столовую. Вонь. Борщ с мухами и мухи без борща. Кругом пьяные, шатающиеся фигуры между лужами и в них. Обедать не стали, вернулись в вагон, где закусили очередным "конём". И вот, наконец, наш эшелон прибыл в Архангельск. Кругом склады, заводы, корабли. Двина широка и могуча. Пришли на учебное судно "Неман". Все начали суетиться и бегать, бегать и суетиться. Мешки с вещами несут вверх по трапу, другие вниз, все кричат, хватают матрасы, занимают койки. Мичман Спицын носится за курсантами, надо таскать ящики с точными приборами... Работа, которую, наверно, осилил бы лишь Илья Муромец на пару с Алёшей Поповичем. В нашем классе есть только один такой человек, но он занят борьбой со своим мешком, в который наши шутники тайком положили 16 килограммовую гирю. Все кричат и соглашаются с мичманом, что нужно заносить ящики на корабль, но почему-то этого не делают, продолжают искать свои бескозырки и мешки. Мичман объявляет всех сволочами и кретинами и уходит жаловаться командиру роты.. Курсанты мрачно рассуждают: одни хотят съесть "коня" сейчас; другие за то, чтобы ещё больше проголодаться, а потом съесть, Какая партия победит я не знаю, у меня желание съесть его немедленно. Всё рано или поздно кончается или начинается. Каждый получил койку в кубрике, устроился, поход начался. От пирса нас вывел на фарватер буксир, далее пошли самостоятельно. "Неман" ложился на бесконечное количество створов, название которых кто-то провозглашал гнусным голосом. Путь наш лежит из Архангельска на Новую Землю, куда судно должно доставить роту солдат-строителей. Командир роты капитан Сидоров сидит на корме судна с собакой Надькой. Капитан скучает, Надька, наверное, тоже. По правому борту контркурсом плывёт лодка с сеном, на ней поднят чёрный пиратский парус, на корме сидит здоровая баба в ватнике и рулит веслом. Мы ведём прокладку на открытой палубе, над столами с картами, бланками и навигационными журналами натянут брезент. Нас разбили на три смены, таким образом каждый ведёт прокладку восемь часов в сутки. В начале похода все активно работают, берут максимальное количество пеленгов, носятся от столов к пеленгаторам как телята, подбадривая друг друга шутками. Погода с каждым часом ухудшалась, ветер крепчал, волна становилась всё круче, где-то на середине пути к Новой Земле "Неман" стало изрядно раскачивать. Несколько наших товарищей очень быстро попадало в койки и лежало пластом, слегка постанывая; большая же часть крепилась и продолжала вести прокладку. Состояние моё напоминало ужасающее шипение окурка, брошенного в унитаз; ощущение в желудке: будто там пьянствовала орава алкашей, закончивших свою оргию крупной потасовкой. Продолжаю вести прокладку, есть сухари и ржавую селёдку. Мой товарищ за соседним прокладочным столом мрачно ожидает очередной атаки морской болезни, в кульминационный момент он кричит что-то среднее между банзай или ура, и бежит как раненый леопард к корме, где страстно обняв флагшток, испускает струю напоминающую работу гейзера или извержение вулкана. Так он висит несколько минут, потом бодрой рысцой возвращается к нам. А в желудке тоска, слюна заполняет рот; когда корабль падает вниз, то внутренности тоже, а ты за ними не поспеваешь, Солдаты, едущие на Новую Землю, младенчески розовы, у каждого по огромной цыгарке с махоркой, сидят на корме, весело игогочут и беспечно плюют в разбушевавшееся море. Собака Надька одиноко бегает по кораблю. Глаза её полны тоски, ест она сейчас только сахар, ей тоже плохо, Четыре часа ночи, сменились и пошли спать в кубрик, где через шпигаты в палубе с протяжным хлюпующим звуком, ритмично качке, попадает вода, Кажется, что здесь агонизирует какой-то полуприрезанный дракон. Около трапа ерзает огромная бадья с содержимым наших желудков, злые духи летают между койками, кто-то храпит как носорог. Лежу на койке, поднимаюсь вверх, потом вниз, убийственно безостановочно, от тебя это не зависит, заснуть не могу. Стал вспоминать как после окончания Рижского Нахимовского училища в июне 1951 года нам дали отпуск, после которого мы поехали в Ленинград продолжать учёбу в Первом Балтийском высшем военно-морском училище. Утром 15 июля поезд прибыл на Варшавский вокзал, пешком дошли до училища, где нас ждали, как выяснилось, к 20 августа. Всех, у кого были родные в Ленинграде, отпустили по домам, а небольшую группу иногородних оставили в казарме, где нас сразу же заставили самих себя охранять. До 1 сентября заниматься было нечем. В основном валялись на матрасах, которые были разложены по койкам, но этому быстро пришёл конец. Однажды в кубрик вошёл довольно внушительного вида капитан 1 ранга, как потом мы узнали- это был начальник 4 курса Бикаревич. Все вскочили и встали по стойке смирно, в том числе и Володя Каспер, но он был в одних трусах, его брюки лежали на соседней койке. Бикаревич обратился к нему с вопросом: "Товарищ курсант, Вы почему без штанов?" При этом он продолжал демонически пронзать его взглядом. Каспер смог выдавить из себя только два слова: " Курсант Каспер". После чего замолк и продолжал смотреть на Бикаревича, как кролик на удава, хлопая своими длинными белыми ресницами. Бикаревич, не получив ответа, почему Каспер без штанов, произнёс приговор: " За неуважение к начальству, выраженное глазами, пять суток ареста". После этого, как только на горизонте появлялся данный начальник, то первый заметивший его, оповещал остальных криком: "Бикаревич !" На нас это слово действовало подобно удару электрического тока, после которого мы мчались как мыши, удирающие от свирепого кота Васьки, не забывая громко орать: "Бикаревич, Бикаревич...........Бикаревич!"

Но однажды курсанты так торопились, что большая толпа застряла в дверном проёме и одну жертву он отловил за шиворот; поставив курсанта перед собой, спросил: " Вы почему выражаете свой восторг при моём появлении криками Бикаревич, Бикаревич?" Не получив ответа, дал курсанту трое суток ареста и далее продолжил свой путь. Вскоре нас передали для воспитания лейтенанту Груздеву, который сразу получил кличку "Петер" по персонажу трофейного кинофильма. Лейтенант окончил училище береговой обороны и представлял собой как внешне, так и внутренне полное убожество. Его основной идеей фикс было наведение порядка в гальюне. Все мы прошли у него полный курс наук по этому профилю. "Петер" любил инструктировать как и что нужно делать. Вот наступил и мой черёд дневальства по гальюну. "Петер" немного шепелявил, он осмотрел меня своими бегающими глазками, после чего сказал: "Не позволяйте курсантам пить воду из писсуаров. Следите, чтобы каждый курсант использовал не более четырёх кусочков газеты, а затем бросал их в банку. Смотрите, чтобы в гальюн не попадали газеты с портретами вождей партии и правительства." Ну и так далее и тому подобное. Запомнилась также его речь о значках : "Комсомольские значки носить на фланелевых рубахах слева, на уровне соска груди, правее его к воротнику на два пальца. Старшие по статуту значки- к низу." Начиная с первого дня , я сразу же взялся с большим энтузиазмом за учёбу. Стало чётко и ясно видно для чего в дальнейшем пригодится тот или иной предмет на флоте. Пришлось очень много самостоятельно работать над книгой и конспектом. Наш первый курс состоял из бывших воспитанников Нахимовских училищ и Саратовского подготовительного училища, и совсем немного с гражданки после 10 класса. Почти все саратовцы играли на балалайках и домбрах. У них в классе стояли струнные инструменты всех размеров, большие были похожи на свежесрубленные избы. На каждый класс выдали по два ящика махорки, в перерывах между занятиями на лестничных площадках стоял густой белый дым. Для смазки яловых ботинок старшина роты принёс огромную банку со смазкой очень похожей на деготь. Молодая красивая преподавательница английского часто нас спрашивала : "Почему у вас постоянно пахнет махоркой, гуталином и тройным одеколоном ?" В ответ - дружный смех. Высшую физику читал Мирский, он безукоризненно знал свой предмет и блестяще его нам преподавал, всегда у него оставалось время кратко задиктовать суть вопроса. Один недалёкий курсант задал Мирскому вопрос : " Так и записать ?" Тот с иронией посмотрел на него и ответил : " Запишите всё наоборот." Мой любимый предмет - астрономию вёл капитан 2 ранга Верещагин, знал он своё дело в совершенстве. На перемене один наш курсант снял с звёздного глобуса крестовину и одел себе на голову, с самим же глобусом стал играть, подбрасывая его вверх. В это время в класс вошёл Верещагин, он онемел от этого зрелища , лицо его побагровело и, наконец , с возмущением он сказал : " Вам лучше всего это продолжить со своими мозгами , но только их не ловите , пусть упадут на пол. Тогда можно будет сказать, что вы раскинули мозгами в первый и последний раз." Распорядок дня был построен так, что личного времени почти не оставалось. С утра четыре учебных часа, далее обед, один час отдыха, после ещё два учебных часа, ужин, два часа самостоятельной подготовки, прогулка, проверка и отбой. Всё направлено на учёбу. Отдых в воскресенье. Предметы : высшая математика, физика, аналитическая геометрия, астрономия, навигация, военно-морская история и много других предметов. Жил первый курс в большом помещении, сразу три роты, отделялась каждая рота друг от друга небольшими проходами, в каждом стояло по одной тумбочке, у которых несли службу дневальный и дежурный. Ночью дежурным спать не разрешалось, они должны были находиться рядом с дневальными, отсыпались же в первой половине дня. Итого ночью стояло шесть человек. Кто это придумал - я не знаю. Очевидно, предполагалось нападение каких-то марсиан, но у стоящих около тумбочек имелись только нарукавные повязки. В один из дней я заступил дежурным по роте, где-то в два часа ночи я отошёл от дневального и сел на свою койку. В это время появился полковник Соколов, в эту ночь он проверял дежурную службу, который сразу же заметил нарушение и сурово изрёк: "Десять суток ареста!" На следующий день командир отделения отвёл меня на гауптвахту , которая находилась на Садовой улице. Здесь главную роль играл старшина по прозвищу Бармалей. Посаженных на губу он содержал в ежовых рукавицах. Все переходы из камеры в столовую, гальюн, на работы производились бегом. За любое замечание он добавлял сутки к назначенному сроку. Кормили очень плохо. Все десять дней нас посылали в троллейбусный парк, где мы таскали на носилках кирпичи. К вечеру ладони были в кровавых мозолях, а все мышцы ныли единой болью и просили только отдыха. После скудного ужина в камеру пришёл фельдшер для проверки нас на вшивость. Койки ( "самолёты" ) были пристёгнуты к стенам камеры, так что присесть можно только на пол ,но и этого не разрешалось , за этим следила охрана через глазок в дверях. После обхода камер начальником караула и проверки арестованных, давалась команда "отбой", "самолёты" отстёгивали и мы ложились спать. "Самолёт" состоял из реек, на которых арестованные спали, прикрывшись бушлатом, свет в камерах не выключался. Рано или поздно всё кончается , ничто не вечно , кончился и мой срок. В училище меня отпустили одного , пришёл я как раз к самостоятельной подготовке. Мои товарищи с интересом расспрашивали : "Как и что ? " Должен сказать, что более мне сидеть на губе в дальнейшей службе не пришлось. Достаточно оказалось одного раза. В тот период дисциплинарные меры были довольно жёсткие. Были случаи, когда курсанты приходили из увольнения пьяными, после чего некоторых сразу же отчисляли на флот, где они продолжали службу матросами. Но так поступали с простыми смертными, а для сыновней высокопоставленных начальников были другие подходы. Среди нас тоже учился из "этих". Ему сходило всё с рук : пьянки , самоволки, неуспеваемость по нескольким предметам. На экзаменах по высшей математике он получил два балла и его не отпустили в отпуск. Тут же поступил звонок из Москвы и он уехал. После отпуска мать наняла ему преподавателя, чтобы тот с ним занимался. Преподаватель приходил, а высокопоставленный курсант капризничал и хамски с ним разговаривал . Этот сынок в свои восемнадцать лет выглядел уже много пожившим хлюстом. Пьянки и доступные девицы оставили следы на его лице. По окончании училища он служил на Ладожском озере, умер от цироза печени, когда ему было не более сорока лет. В училище постоянно работала билетёрша, у которой можно было всегда купить билеты в любой театр или концертный зал. Многие курсанты этим часто пользовались, не забывая и про музеи. Другая часть в основном налегала на танцы в различных клубах и дворцах культуры. Был среди нас один человек , который за четыре года ни разу не был в театре и музее , он ходил только на танцы. На наши увещевания он всегда отвечал : "На хрена попу гармонь , а курсанту филормонь" ; и заливался счастливым смехом. Идя в матросский клуб, некоторые выпивали стакан водки и на закуску пряник, чтобы было веселее и быть более раскованным. В те времена почти в каждом ларьке продавалось в разлив это зелье. Девушки были с фабрик и заводов, торговых предприятий. Кто хотел познакомиться со студентками, те ходили на институтские вечера. Каждый искал то, что ему было нужно. Многие девушки в Базовом матросском клубе одевались под "стиль-утиль" : какие-то немыслимые яркие расцветки и фасоны. Уже в ходу было слово стиляга. На танцах в основном играли бальные танцы; фокстрот, танго, вальс-бостон исполняли редко. Танцевальные вечера проводились также и в училище, кроме того довольно часто у нас выступали артисты ленинградских театров и филармонии. Прошёл слух, что наше училище будет участвовать в параде на 1 мая 1952 года в Москве. С начала марта начали усиленно готовиться, почти каждый день строевые занятия на плацу, начали с одиночной подготовки, свободного времени почти не оставалось. В первых числах апреля уехали в Москву, поселили нас в Лефортовских казармах, каждый день строевые занятия в Химках. От Главного штаба ВМФ к нам прикрепили полковника. Если бы за шагистику давали звания, то ему безусловно нужно было бы присвоить звание академика. Дело своё он знал в совершенстве и тренировал нас до полного изнурения. С каждым днём мы маршировали всё лучше и лучше. Забегая вперёд, должен сказать, что наш батальон единственный получил на параде оценку отлично, а полковник за труды орден "Красной Звезды". В Химках рядом с нами маршировали войска МВД, капитан орал на солдат :"Выше , выше ногу , я вам мать вашу так покажу дополнительный паёк !" К нам , конечно , так никто не обращался. Жили мы в одном месте, а столовая была в другом, поэтому приходилось ездить на специально оборудованных сидениями грузовиках. А т.к. нас было много, то создавалось впечатление, что мы весь день ездим и кушаем. И вот, наконец, первомайский парад. Команда :"К торжественному маршу..." Наш батальон подходит к мавзолею , одним глазом держу равнение , другим пытаюсь смотреть на вождей , вижу Сталина , сильно постарел , совсем седой. Несколько секунд и мы уже прошли. После праздников уехали обратно в Ленинград , где сразу же стали готовиться к годовым экзаменам за первый курс. В конце мая 1952 года сдали их и уехали на практику на Северный флот. Прибыли мы в губу Долгую, где стояла плавбаза и торпедные катера, которые попали по лендлизу из Англии, США : "Воспера" и "Хигенсы"; а также трофейные из Германии "Люрсена". Поселили нас на плавбазе. Старшим на практике над нашей группой был назначен капитан 2 ранга Верещагин, под его руководством мы много занимались астрономией : замеряли высоты светил, после чего решали задачи по определению места. На торпедные катера нас сводили всего лишь на одну экскурсию, вся практика прошла на плавбазе, которая иногда выходила в море для решения своих задач, на этих выходах мы вели навигационную прокладку. Спали в кубриках , занимались в старшинской кают-компании, где замполит корабля наглухо заклеил все стены лозунгами :"Армия и флот Родины оплот. От зорьки до зорьки моряки на вахте зорки. По волне и море знать. Руль за борт не положишь. Свет советского маяка виден издалека. Солдат бьёт врага в поле, а моряк в море. На следующий день старпом плавбазы собрал курсантов и отчитал нас за нерадивость :"Некоторые уклоняются от приборок. Риск не стоит свеч. Вместо занятий шляются. Хождением не заниматься. Внешний вид разболтанный. Тут я остановил одного. Ходит как девушка, двойки получает как девушка, кораблём будет управлять как девушка. Офицеров не приветствует. А я вам говорю :"Офицеров приветствовать прикладом..... (далее длинная пауза ).......руки к голове." Бухта Долгая окружена сопками , на которых даже в середине июня ещё местами есть снег. Ни какой растительности, лишь закорузлые мхи. Солнце не заходит, круглые сутки светло. В одно из воскресений отпустили в увольнение, пошли гулять в сопки. Нашли небольшое озеро, разделись до плавок, одежду положили на нестаявший сугроб, искупались, вода тёплая. Но долго в сопках гулять не пришлось, заели комары. Так незаметно под качку и воспоминания я заснул. На следующий день море продолжало штормить. Страдающие собрались в средней части корабля, где меньше качало. У всех карманы были полны сухарей, в руках по ржавой селёдке, щёки смертельно бледныё , холодно. Наконец, мы пришли к Новой Земле и встали на рейде на якорь. Плоские каменные невысокие берега. Появилось Солнце , но оно совсем почти не грело. Вода, камень, облака,- создавали какой-то холодный ледяной вид. Начали разгружать с "Немана" ящики с консервами на тралыцик. К вечеру раздалась команда : "Увольняющимся на Новую Землю построиться на правом спардеке !" Мы перешли на тральщик и пошли в губу Белужью. Наконец , появилась и сама столица Новой Земли: посёлок Белужье. Домов 25-30 , не более. Подойти к берегу вплотную тралыцик не смог , мелководье. К его борту ошвартовалась шлюпка , в которую мы стали грузить ящики с консервами , после чего сели сами. Температура воды плюс четыре градуса. Один курсант при погрузке упал в воду, выскочил на поверхность с глазами, помутившимися от ужаса, начал стучать по воде руками и ногами. Вытащили, хохот, шум, миллион восторгов, как у Маяковского :"Лошадь упала, упала лошадь..." Шлюпка подошла к берегу и мы группами разбрелись осматривать достопримечательности. В посёлке была школа, больница, клуб, а кругом северная пустыня. Как нам сказали, это единственный посёлок, на остальной территории Новой Земли есть отдельные домики охотников. Одного из них мы встретили на улице: лицо всё в коричневых шрамах, рубашка расстегнута, хотя на улице было лишь всего плюс семь градусов, рядом с ним несколько здоровых северных лаек. Пошли на метеорологическую станцию, где поговорили с молодой женщиной, которая проработала здесь уже шесть лет, никуда не хочет уезжать, рассказывает о здешней жизни, о трудностях как о чём-то нормальном, обычном. У её ног лежит пёс Тарзан и преданно смотрит на свою хозяйку. Далее наш путь лежал к аккуратному домику, на котором висела вывеска -"Совет депутатов". Председатель местного совета (здесь его зовут Президентом) отсутствовал, отдыхал в санатории на юге. Была его жена, которая пригласила нас в дом и всё показала : на стене висело ружьё, портрет мужа, нарисованный каким-то художником, лицо простое, волевое; патефон с набором пластинок, национальный костюм, немного книг и одеколон "Белая сирень". Увольнение закончилось и мы вернулись на "Неман". Ещё по дороге на корабль со мной стало что-то твориться: появилась сонливость, головная боль и жар. Заболел, в санчасть не пошёл, остался лежать в кубрике. "Неман" снялся с якоря и начал движение в Мурманск. Изредка просыпаюсь в полуобморочном состоянии. Кажется, что меня поставили головой вниз на столб, который выше Эйфелевой башни. Покрываюсь холодным потом, ужасно страшно; кажется, что с этой огромной высоты я сейчас упаду, пытаюсь балансировать и удержаться в этом положении. Периодически это состояние проходит, в полусне я продолжаю вспоминать....