— Вот это находка! — обрадовался Лазарев.
Лейтенанту Лазареву крупных дел вести еще не случалось, хотя он с юношеским пылом и задором считал, что способен раскрыть любое преступление. А тут даже и раскрывать нечего! Просто ему здорово повезло. Еще бы! Такую улику, как записная книжка, не часто находишь на месте преступления. И не только записная книжка. Есть кое-что посерьезнее. Поэтому, когда Михаила Набокова второй раз привели на допрос, Лазарев с презрительной усмешкой взглянул на него: попался с поличным, голубчик, не отвертишься.
— Так вы продолжаете утверждать, что в ту ночь между двенадцатью и часом были дома?
— Да.
— Соседи показали, что вы пришли домой после часа.
— В это время я уже давно спал.
— Значит, честные люди врут, а преступник…
— Я не преступник!
Лазарев положил на стол записную книжку:
— Ваша?
— Моя… — Кровь прилила к вискам и разом отхлынула. — Откуда она у вас?
— Найдена возле трупа. Как вы можете это объяснить?
— Не знаю… — растерянно сказал Михаил.
— Записная книжка — серьезная улика. Кроме того, у нас есть заключение экспертизы, что волос, найденный на рукаве убитого, идентичен вашим волосам. И следы на крыльце дома — ваши.
— Я не убивал! — Михаил чувствовал, как страх ледяной рукой сдавил ему сердце. «Люба, Люба! Ведь я был у тебя в это время! Ты все им объяснишь, я знаю…»
— Вы знакомы с Любовью Ивановной Тарусовой?
— Она здесь не при чем! Она…
— Что — она?
— Ничего! — упрямо сказал Михаил.
Лазарев распорядился ввести свидетельницу. Дверь открылась и Михаил увидел Любу. «Пришла! Милая… Сейчас кончится этот кошмар».
— Садитесь, Любовь Ивановна. Повторите свои показания. Вы звонили в милицию об убийстве сержанта?
— Я.
— Вы знакомы с обвиняемым?
— Была знакома, — не глядя на Михаила, сказала Люба.
— Когда видели его последний раз?
— До того, как его призвали в армию.
— В ночь убийства Набоков был у вас?
— Нет!
Ответила без колебаний. Солгала, чтобы сохранить свое благополучие, свой семейный уют. Если Иван узнает о ее отношениях с Михаилом, он уйдет. Оставит ее. Никогда не простит.
— Чем же вы можете объяснить следы его ног на крыльце?
Люба ниже опустила голову. Лишь бы не видеть глаза Михаила. Лишь бы не видеть…
— Он приходил, но я не открыла дверь. Мне показалось, что он пьян. А я была дома одна.
— И Набоков ушел?
— Да… А когда я минут через тридцать вышла на крыльцо встретить мужа, то увидела милиционера. Он лежал неподвижно. Тогда я бросилась к телефону…
Темная волна гнева и отчаяния захлестнула Михаила. «Я так верил тебе, Люба! А ты предала меня! Ты, которую я любил больше всего на свете. Зачем мне теперь жить?!»
— Пишите! — резко сказал Михаил. — Записывайте мои показания. Я убил сержанта милиции! Я давно его подкарауливал. У меня с ним были личные счеты!..
Лазарев недолюбливал оперуполномоченного Верезова за острый язык и насмешливый нрав. Но сейчас он даже обрадовался его приходу.
— А, Гриша. Входи, входи… Здорово мы с тобой распутали дело с убийством Малышева. Комар носа не подточит!
— Как комар — не знаю! — сказал Верезов. — А майор устроит взбучку за спешку!
Начальника отделения уголовного розыска майора Лобова побаивались, хотя он никогда не повышал голоса, не выходил из себя, был строг, но справедлив, неизменно спокоен и вежлив. Вероятно, никто лучше весельчака и насмешника Верезова не мог объяснить, почему же все побаивались майора.
— Глаза у него, как рентгеновский аппарат, — сказал как-то Верезов. — Видят тебя насквозь. И если уж просветят какое-нибудь пятнышко на совести — считай, что ты человек конченный!
Услышав про «взбучку за спешку», Лазарев обозлился:
— Удивительная у тебя способность портить людям настроение!
— Сейчас майор тебе его исправит, — насмешливо сказал Верезов. — Наверно для этого и приказал тебе явиться. Иди. Он ждет.
Лазарев поспешно вышел из комнаты. Войдя в кабинет начальника, остановился у двери, подтянулся. Настороженно посмотрел на майора. Неужели действительно будет «взбучка»? Но по выражению лица майора догадаться, что его ожидает, он так и не сумел.
— Садитесь, — пригласил Лобов. Вопросов он не задавал, ждал, что скажет Лазарев.
— Алексея Малышева убил Набоков, товарищ майор. Под давлением улик и очной ставки с Тарусовой он сознался в убийстве.