Мхамет откинулся на спинку скрипнувшего стула и, прислонившись затылком к оконному косяку, негромко, грустно затянул старинную песню о «Мхамет-гуаза». Биболэт встрепенулся: он очень любил эту задумчивую мелодию, полную мужественной печали, но Мхамет пропел только два куплета и умолк. Глаза его, с поволокой печали и обиды, были устремлены куда-то в угол потолка.
— Да-а, Биболэт, вот так пройдет наша жизнь! — сказал вдруг Мхамет.
— И откуда у тебя такая безнадежность? Сейчас за учение берутся люди постарше тебя. Правда, друг, поедем со мной! Я берусь устроить тебя, — с внезапной горячностью отозвался: Биболэт.
— Нет, поздно. Мне уже тридцать… А потом, что скажут люди? Ведь у меня на руках семья — мать, сестры.
На солнечный четырехугольник, лежавший на полу у двери, надвинулась тень человека. Пестрая чалма Хаджи, как подсолнух, зацвела в дверях. Биболэт и Мхамет поднялись навстречу старику и отошли от стола.
— А-а, Мхамет!.. Наконец-то ты опять нашел тропинку в нашу кунацкую! — насмешливо проговорил Хаджи и, пройдя вперед, сел за стол, потер морщинистое лицо и сокрушение вздохнул: «Ля-илляха илляллах Мухамедун расулуллах».
— Садитесь! — пригласил он и обернулся к Мхамету:
— Как можешь ты, такой богобоязненный человек, сидеть с заядлым коммунистом… Биболэт, как Эблис[20], он незаметно обратит тебя в свою веру. Да, да, если у других коммунистов только по одному рогу, то у него скоро вырастут два…
— Не один, а десять рогов готов я отрастить на своей макушке, только бы знать то, что знает Биболэт, — в том же шутливом тоне ответил Мхамет.
Биболэт улыбнулся. Такие отношения установились между ними: Хаджи, побаиваясь его, прикрывал свою враждебность шутками и, при случае, царапал его как бы мгновенными выбросами хищных когтей.
Разговор погас. Мхамет и Биболэт, согнанные с мест у стола, сидели теперь прямо против двери. Ярко освещенное подворье дышало в сумрачную кунацкую баюкающим теплом солнцегрева.
Хаджи скоро покинул их, взял кумган и, бормоча молитву, вышел.
Мхамет облегченно вздохнул и медленно свернул цыгарку.
Со стороны большой сакли послышался детский голосок, поющий песенку. Затем раздался глухой топот босых ножек, оборвавшийся у кунацкой, из-за двери осторожно выглянула черноволосая детская головка и тут же юркнула обратно.
— Иди, иди, Кац!.. Что тебе надо? — крикнул Мхамет.
— Младшая нысэ зовет гостя, — промолвила девочка из-за стены.
— Иди, иди сюда, Кац! — позвал Мхамет.
Кац застенчиво подошла к порогу, держа палец во рту.
— Пойди ко мне! — сказал Мхамет, протягивая ей руки.
Девочка шагнула в комнату, ступая так осторожно, точно шла по бревнышку через ерик. Не сводя с Биболэта испуганных глаз, она приблизилась к его другу и застенчиво потупилась. Биболэт узнал в ней девочку, ночевавшую вчера у Айшет.
— Вот кто у нас девица первый сорт! Правда ведь, Кац? — лукаво улыбнулся Мхамет.
— Да, — чуть слышно ответила девочка.
— Когда выйдешь замуж, подаришь мне коня?
— Да.
— Кого ты больше всех любишь?
— Маму.
— А еще кого?
— Младшую нысэ.
— А меня?
— И тебя тоже.
— А папа твой нехороший, он бьет тебя?
— Да.
— А наш гость?
— Да…
Смех оглушил и смутил девочку, она рванулась, чтобы убежать, но Биболэт задержал ее и подарил две серебряные монеты. Зажав их в худенькой ручонке, она пошла к двери, не веря, что ее так и отпустили, а когда переступила порог, то быстро оглянулась и кинулась бежать.
Мхамет проводил Биболэта к его сестре. Она встретила их виноватой улыбкой.
— Не знаю, может быть, ты рассердишься, — сказала она, — но я уже обещала уговорить тебя сделать одно доброе дело.
Мхамет решил, что удобнее оставить сестру и брата одних.
— Не скучай, друг, а я пока на минуту загляну к себе.
— Нет, нет не уходи! — поняла его уловку Айшет. — Золотого Всадника нет дома, и тебе придется помочь Биболэту.
— Тогда говори, в чем дело! — попросил ее брат.
— Тут ко мне одна женщина приходила, — начала Айшет в необычном волнении, — она хочет развестись с мужем, а он не дает ей развода. Родители выдали ее насильно за старика. Если бы ты видел, какой он ужасный: совсем старый, ни работы, ни детей от него. Ее родители соблазнились маленькими сбережениями старика. Она прожила с ним семь лет и теперь решила уйти, услышав, что женщина может найти какую-то защиту. Но старики, которые верховодят в ауле, ополчились против нее: не позволяют ей подать заявление в суд. Сегодня старики собираются, чтобы поговорить по этому делу. Вызвали ее, она прибегала сюда попросить тебя присутствовать. Говорит: «Старики не дадут мне и двух слов сказать в свою защиту».