Но вот всадник остановил своего шеулоха. Конь, пофыркивая, бодро зашагал вперед, а Биболэт приподнялся на стременах, оправил полы черкески и, удовлетворенный, окинул взглядом степь вокруг.
Все так же бедна родная степь, как и десятки лет назад. Разбросанными, редкими ломтями чернеют пашни. Много бурьяна и колючек. Сухие заросли неубранного с прошлого года подсолнуха жутко темнеют, отбрасывая длинную вечернюю тень… Стаи грачей и галок мечутся в вечерней тревоге. Запоздалые журавли, курлыкая, тянутся в небе.
Биболэт пересек пашни межевыми тропинками и выехал на шлях.
До его слуха донеслись голоса: кто-то порывисто и возбужденно понукал лошадей. Выехав из-за кустов, он увидел увязшую в яру тачанку. Возле нее метался малыш-кучер. Две женские фигуры растерянно стояли в сторонке. Подъехав на почтительное расстояние, требуемое по обычаю присутствием женщин, Биболэт соскочил с седла, зацепил поводья за заднюю луку и деловито направился к тачанке, на ходу подбирая за пояс полы черкески.
Женщины — старуха и молодая девушка — отошли немного в сторону, подчеркивая этим почтительную скромность перед незнакомым мужчиной.
— Надо было колеей ехать, а не по заросшей тине, — укоризненно заметил Биболэт малышу-кучеру.
— Да, поедешь!.. — смущенный своей неудачей и готовый расплакаться, обиженно бросил тот. — Там мы тоже чуть не завязли!
Тачанка, врезавшись колесами в густую грязь, глубоко осела. Лошади, тощие, вислобрюхие, стояли, безнадежно понурив головы, словно стыдились своей немощности.
Биболэт подошел к лошадям, тронул их взбившиеся чолки и расправил перепутавшиеся вожжи, затем вскочил на тачанку и, взяв вожжи, придержал потянувшего вразнобой правого карего. Подготовив лошадей к дружному рывку, он с диким гиканьем предков обрушил на их спины удары кнута. Лошади без большого труда выволокли тачанку. Биболэт помог мальчику расправить упряжь и только тогда повернулся к женщинам.
Старуха, пряча под платок прядь тронутых сединой волос, ждала, чтобы Биболэт, исполняя обычай, подошел первый. Как только он шагнул в их сторону, она с улыбкой поплыла навстречу.
— Спасибо, сын мой, да продлит твои дни аллах! Не знаю, что бы мы стали делать, если бы не встретили такого славного… Наш упрямец не послушал нас: свернул с дороги… Спасибо! Да сделает аллах все хорошее на свете твоим уделом!
Подошла ближе и девушка, скромно отставшая от старухи.
— Мать, вы, я вижу, гости, — мельком взглянув на девушку, отвечал Биболэт. — Кучер ваш слишком молод, а дорога впереди не безопасна: всякий народ разъезжает в здешних местах. Пожалуйте к нам, переночуйте, а завтра спокойно поедете, куда вам надо.
Заметив тревожную бледность старухи и мелькнувший в глазах ее испуг, Биболэт не сомневался, что предложение его будет принято. Но старуха сказала:
— Нет, спасибо. Мы бы так поздно не выехали, если бы лошади не нужны были дома завтра. Не станем прерывать и твою дорогу…
— Это не важно: у меня нет спешного дела. Лучше будет, если вы вернетесь.
— А ты куда едешь, сын мой, не в наш ли аул Шеджерий?
— Да, в Шеджерий.
Разговаривая, Биболэт кидал озабоченные взгляды на своего коня, который беспокойно кружился и грыз удила.
— Сейчас я приведу его, — догадался мальчик.
Солнце село за темную гряду выплывших на небосклон туч и огненным заревом зажгло полнеба. Откуда-то вынырнул холодный ветерок. Зловеще надвигались удлиняющиеся тени кустов. Тревога наступающей ночи давила тоской. Лошади, заляпанные грязью, в испарине, мелко дрожали.
Девушке, видно, захотелось уюта жилья. Она смущенно к виновато шепнула что-то старухе. Но та была непоколебима и только строго повела бровью.
— Нет, доедем как-нибудь. А ты, сын мой, раз нам по пути, пересядь к нам, не брезгуя обществом женщин. Поедем вместе, нам будет с тобой спокойнее.
Биболэт предпочел бы седло тачанке. Но эти слова: «…не брезгуя обществом женщин…», эта заискивающая улыбка, эта покорная мольба в глазах… Такими пришли они из старого мира. Слишком хорошо знал Биболэт всю затаенную горечь их бесправной жизни, и первый образ, поразивший его детское сознание, был образ матери, украдкой утирающей слезы. Неприметной тенью мужа проходили они свою жизнь, безропотность и выносливость были мерилами их достоинств…
— Хорошо, — сказал Биболэт, — если не хотите вернуться, я и на это согласен… — и пристегнул оседланного коня к правому карему.
Тачанка, скрипя, накренилась под тяжестью старухи, которая взобралась первой. Она уселась и стала кутаться в ворохи платков: шелковый персидский, сохранившийся, повидимому, с молодых лет, заключил в пеструю рамку ее строгое лицо, а большой мохнатый, с густой бахромой, взметнулся огромными темными крыльями и опустился на плечи. Успокоенная и довольная, что нашла надежного спутника, она, как квочка, зачастила, приглашая молодых садиться поскорее.