Она спросила, почему я разглядываю ее, и я едва заметно вздрогнул. Какой звонкий голос. Похож на перелив десятка колокольчиков.
Захотелось вновь услышать необычный голос, и я сказал:
– Прикидываю, в какой позе вы лучше смотритесь.
Я понял, что за глупость выдал мой затуманенный вдохновением мозг, когда глаза брюнетки в изумлении расширились, а щеки начали пунцоветь. Интересно, научусь ли я думать, а потом говорить? Но что бы там ни было дальше, я не жалел. Румянец ей подходил и, да, чертовски красиво бы выглядел на холсте.
Усмехнувшись, я стал лихорадочно придумывать достоверный ответ, но в итоге выложил все как есть: рассказал, что я художник, и мои слова не имели ни пошлого, ни агрессивного подтекста. Мне захотелось подойти ближе, доказать, что не стоит меня бояться, но брюнетка отступила назад. Что же, логично. Признаю: я придурок. Но, повторю, не опасный.
– Я художник. – «Был когда-то». – Я рисую, понимаете?
Надеюсь, вышло правдоподобно. Как все-таки повезло, что на мосту ее встретил я, а не какой-нибудь… Эдуард. Он-то наверняка опасен.
Девушка осталась и поддержала неловкую беседу. Ее губы приняли линию аккуратного полумесяца, и она стояла, опершись о край перил, смотрела на воду, а перед моими глазами вновь предстал пустой холст, на котором постепенно вырисовывались черты лица сероглазой собеседницы. Я рисовал в воображении, не имея при себе ни красок, ни карандашей. Удивительно. Будто и не бросал любимое дело.
Я сказал, что нарисую ее и узнал, что имя моей прекрасной незнакомки – Яна. Когда я представился в ответ и протянул ладонь, Яна неуверенно пожала мою руку. Маленькие, как у ребенка, пальчики. И дрожат. Сигаретный дым проникал в мои легкие небольшими порциями, в то время как я держал в своей руке ее руку. Нежная, словно бархатная кожа. Мне не хотелось отпускать Яну, но, спустя пару секунд, она разжала пальцы.
Когда я вновь поднял тему рисования, Яна резко перебила меня отказом. Ее глаза забегали по моему лицу и телу: только бы не встречаться со мной взглядом. Вот как. Я нахмурился. Яна, вероятно, хотела принять мое предложение, хотя бы из кокетливой вежливости – так бы поступило большинство девушек. Но Яна, отнекиваясь, боялась. Но будто не меня, а своих желаний. И я собирался узнать причины ее страхов. Почему бы не помочь девушке? Пару лет назад и я был пугливым.
Когда моя сигарета без фильтра догорела почти до конца и стала жечь пальцы, я затушил окурок и посмотрел на Яну.
– Я не считаю это… правильным. Мы едва знакомы… – сказала она.
– Вы не считаете себя красивой.
Я мог догадаться по неуверенности во взгляде, нерешительности в действиях. И я почувствовал волну возмущения – она чертовски привлекательна, но находится в скорлупе. Также я с грустью понял, что не смогу нарисовать Яну, пока она закрыта, пока не принимает себя. Рисунок – отражение души, за это мои работы любили и ценили. Но пока душа Яны покрыта льдом, ничего не выйдет. Чтобы создать шедевр, достойный авторства Константина Коэна, я должен лед разбить. Да, без спроса и возражений. Эгоизм свойственен творческим людям. Но мне хотелось верить, что Яне это тоже нужно. В любом случае я не собирался ломать ее насильно. И оправдывал эгоистичное желание тем, что я необходим Яне. А ее парень-юрист может идти к черту.
– Часто здесь бываете? – спросила Яна.
Я улыбнулся, вспоминая ночи, когда мог творить, заучивать тексты Bon Jovi, словно таблицу умножения, и восторгаться происходящим со мной. Я был наивен, я был влюблен…
И хотя Яна не придумала на небе звезд, на волшебный – как я его окрестил – мост не станет приходить приземленный человек, которого могут волновать только работа, муж, дети. Яна не могла быть просто девушкой. Она – муза художника.
– Почему вы здесь? Снова…
Я ответил ей строчкой из песни Bon Jovi. Название и смысл такой… романтичный. «All about Lovin' You»4. Мои мысли говорят за меня? По Фрейду, получается? Так или иначе, я сказал правду. Проводить такое чудесное время суток, как ночь, в постели за просмотром абсурдных картинок, что именуются снами, мне не прельщало. Другое дело день, когда на улице не протолкнуться и солнце слепит глаза, или ливень, под которым ты вынужден бежать куда-то зачем-то.